К вопросу о гибели и захоронении генерала Лизюкова: новые данные

Весной 2009 года в Воронеже развернулась дис­куссия об обстоятельствах гибели и захоронения ко­мандира 2 ТК (бывшего командующего 5 ТА) генерал-майора Лизюкова, о которой затем стало известно и широкому кругу историков и исследователей в России и ближнем зарубежье. За это время из печати вышли две диаметрально противоположные друг другу кни­ги, появились различные публикации в печатных и электронных СМИ, бурное обсуждение проходило на военно-исторических форумах. Интерес к этой теме во многом связан с тем, что ряд исследователей счита­ют официальные заявления об обнаружении останков генерала Лизюкова в Лебяжьем несостоятельными, тем более что эти за­явления не только не подтверждались ни одним архивным документом, но и противоречили им. Попытки руководителей поискового объедине­ния «Дон» и поддерживающих их СМИ подвести под «сенсацию» хоть какую-то историко-архивную базу и явная надуманность выдвинутых ими объяснений сделали это ещё более очевидным.

Уже тогда документы позволяли сказать, что обнаружение останков генерала Лизюкова является мифом, что найденные останки не имели к генералу никакого отношения и что версия о его захоронении в Ле­бяжьем в июле 1942 просто не соответствует фактам. За всё это время наши оппоненты оказались не в состоянии ни доказать свою точку зрения убедительными историческими аргументами, ни опровергнуть ключевые доводы своих противников, а на многочисленные к себе во­просы «ответили» полным молчанием. Ярким примером тому является I опубликованная в одной из воронежских газет статья П. Попова (ВК, 4.5.2012), которая больше всего и свидетельствует о том, что по суще­ству дискуссии возразить нашим оппонентам НЕЧЕГО. Несмотря на уже имеющиеся обоснования надуманности версии о захоронении гене­рала Лизюкова в Лебяжьем сбор новых данных по этому вопросу про­должался. Итоги этой работы представлены в этой статье.

Прежде всего, мне хотелось бы уточнить и дополнить те материа­лы, которые уже были представлены в книге и ранних статьях. Начнём с того, что в период работы над ними я, к сожалению, не знал, кто входил в экипаж танка, на котором Лизюков пошёл в свой последний бой, по­этому, называя танкистов по их штатной должности, не мог назвать их имён. Найденные в результате поисков новые архивные документы по­зволяют теперь сделать это.

Все экипажи танков КВ (50 человек) прибыли со своими 10 танками в 27 тбр в составе 12-й и 13-й маршевых рот из Челябинска прямо накану­не наступления — 20 июля 1942 года. Для бригады они были новичками, ранее в её составе в боевых действиях не участвовали, и на следующий день после прибытия в новую часть пошли в первый бой. Танк КВ, ко­торый по приказу Лизюкова был ему приготовлен «у церквы Большая Верейка» капитаном Лучниковым (и.о. командира 27 тбр), был относи­тельно новым, отгруженным с завода ЧТЗ в начале января 42 г., и имел заводской номер 43686. Согласно списку, в его экипаж входили:

1. младший лейтенант Ивонин Николай Евсеевич (командир взвода, он же командир машины).
2. старшина Жлудин Иван Федорович (старший механик-водитель).
3. старшина Суслов Евгений Александрович (командир орудия).
4. старший сержант Пузиков Алексей Иванович (радист).
5. сержант Можаев Сергей Яковлевич (младший механик-водитель).

(Здесь я должен извиниться перед читателями за допущенную ошибку. Дело в том, что много лет назад, переписывая данные со своих чер­новых записей, я неточно записал фамилию и отчество младшего ме­ханика-водителя из экипажа Лизюкова, в результате чего все эти годы я был уверен, что им был Мамаев Сергей Николаевич. К слову сказать, в архивном документе фамилия младшего механика-водителя в одном месте написана через букву «о», в другом — через букву «а». Тем не ме­нее, ошибочно написанные мной согласная «м» вместо «ж» и отчество «Николаевич» вместо «Яковлевич» привели к досадной неточности и стали причиной того, что все попытки найти единственного выжившего в том бою свидетеля гибели генерала Лизюкова через ОБД «Мемориал» оказались безрезультатными. Ещё раз выражаю уважаемым читателям своё искреннее сожаление по поводу этой ошибки.)

Из анализа и сопоставления имеющихся документов можно сделать обоснованное предположение, что в составе экипажа КВ в бою 23 июля 1942 года не было штатного командира орудия — старшины Суслова. Очевидно, получив приказание подготовить для Лизюкова танк, капи­тан Лучников, чтобы освободить в башне КВ место для генерала, пред­усмотрительно «снял» с танка командира орудия. Когда же вечером 22 июля в Крещенке к Лизюкову решил присоединиться и Ассоров, Лизюков, чтобы освободить место в танке для комиссара, вывел из экипажа и штатного командира машины, о чём позже дал показания офицер свя­зи Лизюкова. Следовательно, младшего лейтенанта Ивонина в составе экипажа КВ в последнем бою Лизюкова 23 июля не было.

Поэтому утром 23 июля в КВ № 43686 27 тбр, на котором пошли в свой последний бой командир и комиссар 2 ТК, скорее всего, находи­лись:

1. Генерал-майор Лизюков.
2. Полковой комиссар Ассоров.
3. Старший механик-водитель — старшина Жлудин.
4. Радист — старший сержант Пузиков.
5. Младший механик-водитель — сержант (по докладу Сухоручкина — старший сержант) Можаев.

К сожалению, в отличие от архивных фондов многих других танковых бригад в документах 27 тбр отсутствуют списки безвозвратных потерь личного состава за рассматриваемый нами период, поэтому точно выяс­нить судьбу старшего механика-водителя Жлудина и радиста Пузикова на основании бригадных донесений не представляется возможным. Од­нако благодаря поиску воронежца Александра Баева всё же удалось найти здесь какие-то «зацепки». Данные ОБД Мемориал позволяют предполо­жить (несмотря на некоторые несовпадения, которые, на мой взгляд, объ­ясняются как весьма своеобразным характером найденных документов, так и неточными и неполными сведениями, использованными в них в качестве источников информации), что погибшим механиком-водителем танка Лизюкова возможно был 28 летний старшина (по представлению родственников — красноармеец) Жлудин Иван Фёдорович, родившийся в 1914 году в посёлке Черново, Гдовского района Псковской области. Уби­тым же при выходе из танка стрелком-радистом вероятно был 21 летний старший сержант Пузиков Алексей Иванович, родившийся в 1921 году в городе Орша в Белоруссии. Об их трагической судьбе родственники, ве­роятно, не узнали чего-то определённого и после войны…

Гораздо больше сведений удалось найти о сержанте Можаеве. Сергей Яковлевич Можаев родился в 1919 году в Челябинской области. Местом его рождения в документе указан колхоз им. Чапаева, Ункурдинского сельского совета, Нязепетровского района (хотя никаких колхозов в 1919 году ещё не было, но за неимением других данных приходится ис­ходить из этого. Правда, в регистрационной карточке, в графе «место рождения», заполненной, судя по всему, со слов самого Можаева, ме­стом его рождения указана деревня Болеевка).

В 1939 году он был призван в РККА, получив до призыва 4-классное начальное образование в сельской школе и специальность механика МТС, что, очевидно, и предопределило его дальнейшую службу в тан­ковых войсках. Где он служил «кадровую», как встретил войну, на каких фронтах воевал (если воевал) остаётся неясным, но совершенно оче­видно, что к лету 1942 года 23-летний (или почти 23-летний) старший сержант Можаев отслужил в Красной Армии около 3 лет, из них год во время войны.

Из регистрационной карточки Ленинградского пересыльного пункта следует, что полученные 23 июля 1942 года Можаевым ранения (осколоч­ное и пулевое) были действительно тяжёлыми, ибо он находился на из­лечении в эвакогоспитале почти 4 месяца и был выписан оттуда только 14 ноября 1942 года. Затем Можаев был направлен под Ленинград и слу­жил уже не в боевой части, а в 20 отдельном учебном танковом батальоне. Увы, несмотря на это ему не суждено было пережить войну. Весной 1943 года он получил новое ранение (ранения?) и умер от ран в 225 омсб 131 сд 9 апреля 1943 года. Старший сержант Можаев был похоронен на госпи­тальном кладбище станции Понтонная недалеко от Ленинграда.

(Увы, этого кладбища сейчас нет, все могилы заросли травой и нахо­дятся на территории бывшей больницы, а теперь — хосписа. По словам его сотрудницы, проработавшей там с 50 годов прошлого века, никаких перезахоронений с территории бывшего кладбища не было, стало быть, около 300 умерших от ран бойцов и командиров Красной армии до сих пор лежат там. В районе хосписа есть памятник, возле которого местные поисковики захоранивают найденные ими останки, но никаких следов госпитальных захоронений военного времени там практически не оста­лось. Более того, по словам представителя координационного центра поисковых отрядов Бирюковой В.А., сравнивавшей расположение мо­гил по списку ОБД «Мемориал» с современным состоянием местности, значительная часть тех могил уже находится под новостройками…).

Попытки найти кого-либо из родственников Можаева не увенчались успехом: он был не женат, пережившая сына мать Акулина Васильевна не дожила до наших дней, данных об отце в документах вообще не было. Мой добрый товарищ и единомышленник из Самары Александр Бар­ков, производивший поиск по Можаеву, дозвонился до Ункурдинского сельского совета, где вспомнили своего погибшего в войну односельча­нина, но, увы, ни его фотографии, ни каких-либо данных о нём найти не смогли. Его преклонных лет племянница сообщила лишь, что её дядя в отпуск “по ранению” не приезжал, а как ушел в армию, так больше его никто и не видел, а получили только похоронку….

Таким образом, вопрос поисков по единственному выжившему сви­детелю гибели генерала Лизюкова был отработан, хотя и не дал ожи­даемых результатов. Тем не менее, тщательные архивные изыскания позволили выяснить, что ниточка поисков по Можаеву не оборвалась весной 1943 года, ибо наиболее важную информацию он всё-таки успел сообщить ещё в 1942 году. Об этом свидетельствуют новые документы.

В ЦАМО удалось найти рапорт начальника штаба 2 ТК полковника Нагайбакова по вопросу гибели генерала Лизюкова. Этот документ сам по себе представляет большой интерес, но прежде всего мне хотелось бы остановиться именно на той его части, где Нагайбаков пишет о Мо- жаеве. Однако сначала мне следует пояснить суть рассматриваемого во­проса для тех читателей, которые малознакомы или вообще не знакомы с ходом развернувшейся ранее дискуссии.

Наши оппоненты утверждали, что Лизюков и Ассоров пошли в свой последний бой 23 июля 1942 года на разных танках, что подбитый КВ Лизюкова, якобы вытянули с поля боя танкисты 1 гв. тбр, а КВ Ассорова остался на поле боя совсем в другом районе. При этом обнаруженный разведчиками 1 ТК неопознанный труп с вещевой книжкой генерала Ли­зюкова был найден ими якобы именно вблизи подбитого КВ Ассорова и потому, де, не мог иметь к погибшему командиру 2 ТК никакого от­ношения.

Существующие архивные документы уже тогда позволили мне по­казать несостоятельность этой версии. Последняя зацепка, за которую упорно цеплялись наши оппоненты, состояла в том, что в рассказе Мо­жаева об обстоятельствах гибели генерала Лизюкова (приведённом в докладе замкомандующего Брянским фронтом по автобронетанковым войскам полковника Сухоручкина) не было каких-либо упоминаний об Ассорове, что, мол, говорило в пользу того, что Ассорова в танке с Лизюковым не было, а потому ещё оставались какие-то основания для вер­сии с двумя разными танками КВ.

В книге я попытался объяснить и этот момент, оставляя тогда за оп­понентами право принимать или не принимать мои объяснения. Так вот теперь, с обнаружением рапорта Нагайбакова, необходимость давать та­кие объяснения-предположения вообще отпадает, ибо факт присутствия Ассорова в КВ Лизюкова теперь доказан и на основании рассказа Можаева. Таким образом, новый архивный документ окончательно снимает вся­кие сомнения в том, что Лизюков и Ассоров пошли в свой последний бой в одном танке, а неопознанный труп с вещевой книжкой Лизюкова был найден не у какого-то другого танка, а именно вблизи КВ командира 2 ТК.

Из рапорта Нагайбакова также следует, что немецкие автоматчи­ки оказались на КВ уже вскоре после того, как танк был подбит, что, в свою очередь, говорит о том, что у оставшихся в живых членов экипажа практически не было ни времени, ни возможности снимать генеральскую гимнастёрку Лизюкова, прятать куда-то его награды и документы (предположения, которые были высказаны по ходу дискуссии). К тому же, из всего экипажа только один Можаев смог выбраться из танка и ра­неным отползти в рожь, стрелок-радист был убит при выходе из танка, а остальные члены экипажа вообще остались внутри машины.

Проясняет рапорт и другие важные вопросы, которые оставались после прочтения доклада Сухоручкина: когда именно стало известно о том, что случилось с Лизюковым, и какую реакцию вызвал у началь­ства рассказ Можаева. Так, Нагайбаков пишет, что военфельдшер 26 тбр (Муссоров) сам пришёл к нему на КП с целью доложить ему о рассказе Можаева, который, в свою очередь, «послал Муссорова передать» свой рассказ начальству, и что случилось это «ещё до конца боя» 25 июля что, скорее всего, следует понимать как вечер того дня. (Из сопоставления рапорта с другими документами можно сделать вывод, что описывае­мые в нём события ошибочно смещены на один день.)

Анализируя эту информацию и исходя из того, что, понимая важ­ность услышанных им сведений, Муссоров пошёл докладывать Нагайбакову о рассказе Можаева немедленно, а не, к примеру, через день, можно предположить, что после полученных им в бою ранений Можаев добирался до расположения наших частей мучительно долго (вероятно, теряя при этом сознание и часами лёжа в забытьи) и оказался в медсанвзводе 26 тбр только 24 июля. Из рапорта также следует, что о предпо­лагаемой гибели Лизюкова Нагайбаков, а за ним и поставленные им в известность лица из штаба Брянского фронта узнали почти через двое суток после произошедшего.

Этот факт в который уже раз и с ещё одной стороны опровергает за­явления наших оппонентов о том, что гибель командира 2 ТК произошла чуть ли не на глазах у командира 1 ТК Катукова, который якобы видел последний бой генерала Лизюкова, наблюдал что его танк был подбит и тут же организовал эвакуацию подбитого КВ с поля боя. Если бы всё было действительно так, как описано в мемуарах Катукова, кото­рые наши оппоненты использовали как доказательство своей правоты, то о гибели Лизюкова начальству стало бы известно уже 23 июля, то есть в день его гибели, а не гораздо позже (об ошибочности названной в ме­муарах Катукова даты гибели Лизюкова я уже писал ранее).

Как только Нагайбакову стало известно о случившемся, он не удов­летворился услышанным от Муссорова и решил тем же вечером ехать за десятки километров, чтобы разыскать самого Можаева — единствен­ного на тот момент свидетеля, который из первых уст мог рассказать о том, что случилось с Лизюковым и Ассоровым. Нагайбаков выяснил, что Можаев был отправлен в госпиталь в деревню Барановка (4 км от железнодорожной станции Хитрово и около 50 км по просёлкам от шта­ба 2 ТК) и отправился туда на его розыски.

Увы, к приезду начальника штаба 2 ТК в Барановку Можаева там уже не было. Его отправили в тыловой госпиталь, так что опросить его лично Нагайбакову не удалось. Тем не менее, он выяснил номер сани­тарного эшелона, а также то, что эшелон был направлен по железной дороге «в направлении на Тамбов». Так далеко Нагайбаков уже не по­ехал, очевидно полагая невозможным в отсутствие командира и комис­сара корпуса надолго оставлять ведущие бой части 2 ТК. Тем не менее, как и следовало этого ожидать от ответственного должностного лица, Нагайбаков передал полученные им сведения по команде и сообщил о том, что ему удалось узнать сразу трём важным адресатам: представи­телю политуправления Брянского фронта, представителю особого от­дела фронта и военному комиссару АБТВ Брянского фронта старшему батальонному комиссару Огневу. После этого командование, наконец, узнало о случившемся, а маховик официального расследования начал раскручиваться.

Причём из анализа и сопоставления документов следует сделать вы­вод, что по следам Можаева были посланы дознаватели, которые вскоре нашли его в госпитале и опросили, а его (или с его слов) письменные показания и легли в основу как расследования по линии особого отдела, так и итогового доклада полковника Сухоручкина. То есть, следы ра­ненного Можаева отнюдь не затерялись, как можно было предположить раньше, а его свидетельства (а не пересказ Муссорова) и стали первоис­точником для последующих докладов по гибели Лизюкова, что, безус­ловно, увеличивает их ценность и устраняет возможность их искажений пересказами из «вторых уст», наглядные примеры которых можно найти в ряде книг мемуарно-публицистического характера.

Рапорт Нагайбакова свидетельствует и о том, что о показаниях раз­ведчиков 1 ТК (об обнаружении подбитого КВ с трупом полкового ко­миссара Ассорова на башне) полковнику Сухоручкину стало известно НЕ из штаба 2-го ТК. Совершенно очевидно, что, исходя из уставного порядка прохождения донесений «по команде» (от подчинённого в пер­вую очередь к своему непосредственному начальнику), эта информация поступила к нему именно из 1 ТК, а не какой-либо другой части. Неосве­домлённый читатель может здесь удивиться: а чего ж тут непонятного? І С какой стати о показаниях разведчиков одного танкового корпуса на­чальству будут сообщать из другого? Однако не будем спешить и оста­новимся на этом важном моменте подробнее, ибо он многое проясняет и опять наглядно показывает несостоятельность объяснений наших оп­понентов.

Дело в том, что информация о показаниях разведчиков 1 ТК могла быть получена Сухоручкиным либо в результате его приказания-запро­са в штаб подчинённого фронту корпуса выяснить всё возможное по интересующему его вопросу (можно предположить что такие запросы получили и штабы других частей опергруппы Чибисова, в частности 193 и 167 сд, 118 тбр, 104 осбр. Очевидно, не остался в стороне и штаб самой опергруппы), либо в результате инициативы самих подчинённых, донёс­ших начальству о ставших известным им сведениях. И в том, и в другом случае командование 1 ТК (и в первую очередь сам командир корпуса — генерал-майор Катуков) должно было знать о полученном запросе или переданном наверх донесении, ибо эти сведения никак не могли пройти мимо него.

Из сопоставления доклада Сухоручкина и рапорта Нагайбакова сле­дует, что командование 1 ТК знало об идущем в связи с пропажей Ли­зюкова расследовании, ибо было передаточным звеном между своими разведчиками и дознавателями из штаба Брянского фронта, включая и бдительных «особистов», которые несомненно (по долгу службы!) от­рабатывали возможность измены или пленения бывшего сослуживца генерала Власова, а потому должны были «глядеть» далеко, «копать» глубоко и опрашивать свидетелей, тщательно выясняя все детали этой подозрительной истории. Представить, что в этой ситуации командир 1 ТК Катуков, а также целый ряд его подчинённых, своими глазами ви­девших (!) последний бой и гибель Лизюкова, все как один промолчали бы о том, что они знали, и, словно сговорившись, утаили бы известную им бесценную информацию о судьбе разыскиваемого и «похороненно­го ими со всеми воинскими почестями» генерала, командира танкового корпуса и Героя Советского Союза, совершенно невозможно!

Командование 1 ТК просто обязано было донести о гибели и захо­ронении Лизюкова начальству, даже не дожидаясь никакого расследо­вания. Тем более оно обязано было это сделать, когда расследование началось! Версия о том, что, мол, Катуков «со товарищи» знали о судьбе Лизюкова, но «скромно и гордо промолчали» во время расследования, потому, что их, де, не удосужились опросить лично, является совершен­но надуманной. Таким же надуманным является и утверждение, что раз в докладе Сухоручкина нет конкретной фразы об опросе Катукова, то следует предположить, что «недалёкие незнайки-расследователи» по­просту глупо «прошли мимо» важнейшего свидетеля по делу о гибели Лизюкова, в то время как ему много чего можно было рассказать (а в сущности вообще поставить точку во всём этом расследовании и раз­веять все подозрения об измене или пленении Лизюкова известием о его гибели и захоронении у «Сухой Верейки», если бы только это было правдой).

Исходя из такой логики, в докладе Сухоручкина должен был быть огромный список из сотен, если не тысяч фамилий всех тех, кто был «опрошен, но ничего существенного по вопросу о гибели Лизюкова не пояснил» — только тогда и можно было бы считать, что упомянутые в списке лица ничего не знали об этом. В этом случае расследователям пришлось бы потратить впустую просто уйму времени и, строго опраши­вая чуть не каждого предполагаемого ими свидетеля (исходя при этом из посыла, что «если его официально не опросить, он, ведь, молчун, сам не расскажет!»), вести расследование долго и крайне неэффективно…

Но, как это совершенно очевидно, вместо того, чтобы самим искать и официально опрашивать сотни «равнодушных и безответственных мол­чунов», начальство, как это и должно было быть исходя из армейской подчинённости да и просто из здравого смысла, приказало соответству­ющим штабам (а те, в свою очередь, своим подчинённым) САМИМ и НЕ ДОЖИДАЯСЬ когда их будут «официально» спрашивать донести о том, что им известно по существу дела. Те, кто действительно что-то знали, как это и произошло в случае с разведчиками из 1 ТК, те об этом и рас­сказали, о чём и сохранилось упоминание в документе. Те же, кому не­чего было сказать, как это, очевидно, и произошло в случае с Катуковым и другими мемуарными «свидетелями» гибели и похорон Лизюкова у «Сухой Верейки», те ничего и не рассказали. Потому о них и не осталось упоминаний в документах. Естественно, что при этом полковнику Сухоручкину не пришло в голову перечислять в итоговом докладе всех тех, кто ничего показать не смог, ибо он был здравомыслящим офицером, а не канцелярским составителем бесконечных списков «не свидетелей».

Разумеется, речь здесь идёт именно о сведениях, которые могли как- то прояснить вопрос о том, что случилось с Лизюковым в последнем бою, а не о предшествующих этому бою обстоятельствах и причинах не­удачи наступления 2 ТК в целом, о чём в ходе расследования давали по­казания должностные лица 2 ТК. Здесь, в отличие от прояснения судьбы Лизюкова, дознаватели чётко знали кого спрашивать, а потому и поеха­ли во 2-й, а не в 1-й ТК. О том, что разведчики 1-го ТК упомянут факт обнаружения КВ с трупом полкового комиссара на башне и, тем самым, подтвердят показания Можаева, дознаватели знать никак не могли. По­этому эта информация могла появиться после запроса сверху или ини­циативы снизу самих разведчиков из 1 ТК, а не потому, что они попали в список сотен «просеиваемых» дознавателями лиц и только поэтому сообщили о том, что они видели.

Рапорт Нагайбакова доказывает и несостоятельность ещё одной «спасительной» для находчиков лазейки — утверждения о том, что ви­девшие подбитый КВ и труп полкового комиссара на нём разведчики 1 ТК (предположительно 89 тбр) могли по-дружески сообщить об этом своим соседям из 2 ТК, но почему-то не сообщили своему прямому на­чальству даже после начала официального расследования (типа, «запа­мятовали» или вообще посчитали ненужным беспокоить командование по такому «пустяшному» поводу). Из этой версии выходило, что, мол, в отличие от своих «своенравных» разведчиков, доносивших куда они хотели (соседям), а не куда им было положено (по команде своему на­чальству), командование 1 ТК «ни сном ни духом» не ведало о том, что КВ командира 2 ТК был обнаружен их же подчинёнными, и потому бес­помощно «разводило руками»: мол, о гибели Лизюкова ничего не знаем, пояснить по этому вопросу ничего не можем…

Да и вообще о самом официальном расследовании штаба Брянского фронта, если верить объяснениям наших оппонентов, командование 1 ТК не имело ни малейшего представления. Какая досада! Расследовате­ли (в том числе и отрабатывавшие версию плена Лизюкова «особисты», для которых поступившая именно от разведчиков 1 ТК информация была нужна «как воздух») и знавшие главную тайну многочисленные офицеры 1 ТК «в упор друг друга не заметили». Первые «по недалёко­сти» не спрашивали, а вторые «по легкомыслию и наивности» не счи­тали нужным доносить об этом наверх! Потому, де, Катуков и его под­чинённые ничего не сообщили о тайне исчезновения и гибели генерала Лизюкова — они ж просто не знали, что того ищут и не могут найти!

Уже в прежних дискуссиях было очевидно, что эта совершенно на­думанная версия шита белыми нитками, но теперь, с введением в обо­рот нового архивного документа, она окончательно «рассыпается». Ни о            каких «дружеских» сообщениях разведчиков из соседнего 1 ТК Нагайбаков, (равно как и его подчинённые, которые обязаны были доложить ему о любой информации о судьбе командира и комиссара 2 ТК), не знал и в своём рапорте о них вообще не упоминал.

Как и в случае с мемуарами Катукова, которые были использованы лидерами ПО «Дон» в качестве одного из главных своих доказательств, новый обнаруженный в ЦАМО документ развенчивает и второе исто­рическое «доказательство» наших оппонентов — мемуары бывшего на­чальника разведотдела 2 ТК майора Ивановского. О недостоверности многих моментов из его книги я уже подробно писал раньше, когда сравнивал рассматриваемые события с известными архивными доку­ментами. Теперь, читая рапорт Нагайбакова, сделаем это ещё раз.

Напомню читателям, что помимо заявления о якобы двух разных КВ, на которых Лизюков и Ассоров пошли в свой последний бой, Ивановский в своей книге утверждал, что уже вечером в день ухода Лизюкова в бой (то есть 23 июля), он по своей инициативе предложил «немедленно органи­зовать поиск», «быстро снарядил на задание две группы пеших разведчи­ков» и что уже через сутки посланные им разведчики принесли планшетку и вещевую книжку Лизюкова, а также сообщили, что видели «подбитый и обгоревший» танк генерала без каких-либо следов экипажа. Как видим, в своих мемуарах 1984 года издания бывший начальник разведотдела 2 ТК Ивановский действует исключительно инициативно и оперативно.

А что же мы читаем в секретном рапорте начальника штаба 2 ТК на­чальнику штаба ГАБТУ Красной армии от начала августа 1942 года? В нём Нагайбаков пишет, что вечером 24 июля (очевидно 23 июля) он «по­слал майора Ивановского в боевые порядки танковых бригад с задачей найти генерала Лизюкова, вручить ему шифровку, доложить о меропри­ятиях, которые я наметил на ночь по пополнению бригад боеприпасами и ГСМ и ознакомиться на месте в бригадах с действительной обстанов­кой… Майор Ивановский вернулся в 2:00 25 июля (24 июля. — И.С.) и генерала Лизюкова не нашёл».

Как видим, ни об исчезновении, ни о каких-либо специальных поис­ках пропавшего командира корпуса, ни о высылке по инициативе Ива­новского групп пеших разведчиков в рапорте не идёт и речи. Более того, из этого документа следует, что вплоть до утра 25 июля (24 июля. — И.С.) в штабе корпуса ещё даже не «забили тревогу» по поводу подозрительно долгого отсутствия Лизюкова и Ассорова. Нет в рапорте никакого упоминання и о якобы найденных разведчиками Ивановского планшетке и вещевой книжке Лизюкова (не удивительно, так как его планшетку вообще не нашли, а вещевую книжку обнаружили разведчики 1-го, а вовсе не 2-го ТК), обнаружении его «подбитого и обгоревшего» КВ и результатах поиска командира 2 ТК, а ведь эта информация была бы тогда важ­нейшей! Становится совершенно очевидным, что мемуарный рассказ Ивановского попросту не соответствует фактам!

Рапорт Нагайбакова и другие найденные в ЦАМО документы окон­чательно проясняют и вопрос с радиосвязью, подтверждая, что никакой радиосвязи с Лизюковым в его последнем бою у штаба 2 ТК не было. Читаем донесение начальника оперотдела 2 ТК подполковника Пупко, написанное им в 10 утра 23 июля 1942 года: «Доношу, что с гвардии генерал-майором тов. Лизюковым связаться не смог. В 9:20 КП подвергался бомбардировке, и радиостанция вышла из строя. Переместился в рощу 3 км севернее Суриково. Продолжаю добиваться связи с Лизюковым». Начальник оперотдела 2 ТК подполковник Пупко утром 23 июля как раз и находился на передовом КП корпуса в Суриково, куда он переместил­ся вместе с небольшой оперативной группой и «одной рацией, смонти­рованной на машине «Бантам».

Начальник штаба 2 ТК подполковник Нагайбаков, в частности, до­носил в 13:30 того же дня: «КП штакора дважды бомбился противником. Разбита рация РСБ смонтированная на «Бантаме». Разбит и сгорел танк Т-60. КП перешел на запасной — роща в овраге северо-восточнее 1 км Суриковы выс.». Из оперсводки 2 ТК от 20:00 23 июля следует, что при бомбёжке КП была не только разбита единственная рация для связи с Лизюковым, но и ранен её радист, а также два находившихся на КП на­чальника особых отделов — 2 ТК и 148 тбр.

Теперь, зная эти факты, ещё раз вспомним про разного рода «сви­детельства», которые нам представляли в качестве доказательства под­линности «сенсационной находки» ПО «Дон», ибо это поможет нам лучше понять, как создавался и оправдывался миф об обнаружении останков Лизюкова.

В мае 2009 года мой оппонент некто «Север» (думаю, что это был ни кто иной, как сам главный архивист ПО «Дон» и автор изданной позже брошюры А. Курьянов) писал: «Совсем недавно тележурналисты разы­скали старенького фронтовика — радиотелеграфиста, работавшего на машине (американской) радиосвязи прикреплённой к командарму 5-й ТА. Эта же машина и естественно 4 человека — спецы радиосвязи и в их числе молодой Василий Ольховик — сопровождали Лизюкова (он был к тому времени командующим 2 ТК) 23 июля. Но машина радиосвязи остановились по приказу генерала за 2-3 км перед высотой 188.5. По радиоэфиру они прослушивали динамику событий в том районе. Скажу коротко в тех местах уже до того шли бои. Лизюков шёл через поле. А о его смерти уже позже сообщил радистам водитель генерала. Я лично прослушал аудиозапись свидетельства старого фронтовика».

В том же духе и, очевидно, со слов всё тех же лидеров ПО «Дон» писал о личном радисте Лизюкова и журналист ВК (Воронежского ку­рьера») П. Попов: «Найден поныне здравствующий очевидец — бывший радист, ехавший в автомобиле позади танка Лизюкова, точнее, в хвосто­вой части сопровождения генерала».

Телекомпания НТВ в своём майском 2009 года (ко дню победы) ре­портаже даже показала уважаемого ветерана, который сказал «на каме­ру»: «За его (Лизюкова. — И.С.) труп, за его тело целые сутки бои шли. Немцы хотели его схватить, а наши не хотели отдавать. Мы чуть не пла­кали». От себя журналисты поведали всей стране даже о том, что «Сер­жант Ольховик слышал по радиосвязи последние приказы Лизюкова из танка. Судя по ним, говорит ветеран, это был страшный бой».

Прогневавшийся на меня за выступление против официальной вер­сии внучатый племянник Лизюкова И. Афанасьев, с трудом подыскивая хоть какие-то доводы в поддержку принятых им на веру выдумок, сго­ряча заявил той же весной 2009 года, что воспоминания В. Ольховика являются ни много ни мало а «документальным свидетельством участ­ника последнего сражения командарма, которое полностью подтверж­дает результат поисковой работы «Дона» и суть событий, изложенную в «Воронежском курьере» журналистом П. Поповым» (о голословности и несостоятельности этих заявлений я подробно написал в книге).

Наконец летом 2009 года журналист «Комсомольской правды» В. Песков в своей большой статье о Лизюкове поведал читателям об оче­редном «свидетельстве» В. Ольховика, которое на удивление точно (и очень кстати!) подтверждало версию «находчиков». Причём уважаемый журналист не просто рассказал о том, что ему стало известно, а ПРО­ЦИТИРОВАЛ слова своего собеседника, что, очевидно, не должно было оставить у читателей никаких сомнений в подлинности услышанного им свидетельства: «Дал мне Иван Николаевич (Афанасьев. — И.С.) и телефон сибиряка Василия Ивановича Ольховика — единственного че­ловека из тех, кто помнил последний день Лизюкова. Я с первого раза дозвонился в сибирскую деревеньку Карган. Отозвался сам Василий Иванович: «Рад нашему разговору. Лизюков в тот страшный день оста­вил меня с рацией в укрытии у леска, и я видел, как останки его и еще семерых ребят на броне танка провезли к церкви».

Историческую «ценность» всех этих заявлений-аргументов я уже подробно разбирал в книге, но теперь можно сделать это и на основании новых документов. Остановимся поподробнее на последнем «сви­детельстве». Согласно документам самым ближним к передовой место­расположением единственной и позже попавшей под бомбёжку машины радиосвязи с Лизюковым, была северная окраина деревни Суриково, которая находилась примерно в 7 километрах от передовой. Стало быть, даже если предположить, что В. Ольховик был там и действительно ви­дел то, что рассказал В. Пескову, с «похоронами Лизюкова у церкви» получается полный абсурд: сначала генерала и «семерых ребят» повезли на броне танка с поля боя в тыл, но, проехав туда около 7 километров, поехали назад к передовой чтобы хоронить Лизюкова чуть ли не под носом у врага!

Вопиющая бессмысленность таких действий, равно как и надуман­ность данного «воспоминания» становятся совершенно очевидны. Не углубляясь в эту тему дальше (другие «ляпы» представленных нам «сви­детельств» уже были разобраны ранее в книге) зададимся вопросом: как и откуда берутся такие вот «свидетельства», которые нам с важным видом выдают за доказательства правоты «находчиков» и их покровителей?

Скажем сразу: уважаемый В.И. Ольховик не имеет никакого отноше­ния к сказке о «проезде танка с погибшим генералом и семерыми ребя­тами к церкви на глазах у радистов», что подтверждают беседы с ним (записи которых имеются), да и полное отсутствие этого «проезда» в публичной аргументации наших оппонентов, которые, уверен, не пре­минули бы воспользоваться таким нужным им «свидетельством», если б оно действительно было. Ничего подобного ветеран НЕ ГОВОРИЛ. Совершенно очевидно, что этот «проезд» — плод творческого воображе­ния столичного журналиста или его находчивых консультантов, приват­но «вспомнивших» ему нужный эпизод за ветерана. Если же называть вещи своими именами, то приведённое В. Песковым «свидетельство» является откровенной придумкой, если не употреблять при этом более точного, ёмкого и грубого слова.

Из бесед с В.И. Ольховиком, равно как и из приведённых самими оп­понентами (когда они умерили свой первоначальный пыл и неуёмное желание во что бы то ни стало сделать из уважаемого фронтовика нуж­ного им свидетеля) фрагментов его воспоминаний следует, что он по­вествует об общей обстановке тех горячих июльских дней 1942 года и о том, как осуществлялась боевая работа его радиоподразделения, но при этом он явно рассказывает НЕ о дне 23 июля 1942 года и уж тем более НЕ является свидетелем последнего боя генерала Лизюкова, о чём красно­речиво свидетельствуют явные нестыковки его рассказа с документами (об этом также смотрим в книге).

Теперь попробуем показать это на новых архивных материалах. Для начала обратим внимание на то, ЧТО именно вспоминает уважаемый В.И. Ольховик о последнем дне генерала. Мы читаем об адъютанте-подполковнике, сказавшем радистам «поехали!» (этого просто не могло быть, так как адъютант Лизюкова — капитан Пендак, погиб накануне в тылу врага), машине связи, замаскированной экипажем в поле после от­машки генерала остановиться, томительном ожидании в 2-3 км от пере­довой, где немцы «жали», невозможности никуда уехать без разрешения и новом появлении адъютанта в «подлетевшей» машине уже без гене­рала, который махнул рукой уезжать в тыл… Вот и все воспоминания о якобы 23 июля 1942 года…

А как же бомбёжка, в результате которой была разбита рация на машине (надо думать и сама машина, на которой та рация была смон­тирована), ранен радист и сразу два начальника «особиста»? Ведь та бомбёжка могла стоить В.И. Ольховику жизни, а сам целенаправленный авиаудар по КП наверняка остался бы в памяти тех, кто пережил столь пугающе близкий смертельный «звонок»… Неужели же В.И. Ольховик не вспомнил бы такое? Мне просто трудно в это поверить. Как можно запамятовать столь драматическое событие? Однако, вспоминая разные рутинные детали того далёкого дня, личный радист Лизюкова вообще ничего не вспомнил ни о бомбёжке, ни о её катастрофических для связи с генералом последствиях. Странно… У меня лично складывается впе­чатление, что полное отсутствие каких-либо упоминаний об этом со­всем неординарном эпизоде в рассказе В.И. Ольховика говорит о том, что ничего этого он не видел и что на единственной на КП радиомашине связи с Лизюковым его в тот день вообще не было. Об этом говорят сле­дующие детали из его рассказа:

1. В.И. Ольховик говорит о крупной танковой атаке немцев в 1,5 ки­лометра от места остановки радиостанции. Ни утром, ни днём 23 июля никакой немецкой атаки в том месте не было.
2. По его словам, если Лизюков уезжал на передовую на несколько часов, то радиостанцию “закапывали”, а если ненадолго, то просто ма­скировали. В этот раз был приказ: остановиться, но не окапываться. Зна­чит, генерал уезжал ненадолго. Но мог ли Лизюков считать, что уезжает всего на час-два, если он собирался идти в бой, и около 15 км пробивать­ся по немецким тылам в район Медвежьего, ещё не зная ни обстановки там, ни состояния прорвавшейся туда 148 тбр, ни того когда он сможет вернутся оттуда?!
3. Из рапорта начальника штаба 2 ТК следует, что утром 23 июля I 1942 года Лизюков вообще не заезжал на выдвинутый в Суриково КП, I поэтому даже если допустить, что Ольховик был тогда на этом КП, ви­деть генерала он там не мог.
4. В.И. Ольховик не заметил расформирования 5 ТА (он до сих пор уверен, что армию не расформировывали, а Лизюкова после гибели про­сто сменил новый командующий — Романенко) и, скорее всего, описы­вает день, когда он последний раз видел Лизюкова, а не день его гибели. Эти события, судя по всему, и слились для ветерана в одно.
5. В.И.Ольховик нигде — ни в книге Курьянова, ни в своих воспоминаниях — не говорит про то, что узнал о гибели Лизюкова сразу после приезда адъютанта или хотя бы в тот же день. У А. Курьянова букваль­но написано: “ПОТОМ мы узнали, что танк его был подбит…. ПОТОМ і стало известно, что погиб генерал, и сутки или двое за его тело велись бои”. Все — “потом”. “И как радисты, мы ДУМАЛИ, что переговоры ге­нерал вел нешифрованные…” Т.е. когда Лизюков погиб, получается, что радисты уже ничего не слышали, т.к. в это время не были “приданы” Лизюкову, иначе бы они точно знали, вел он переговоры, или нет, и какие — шифрованные или нешифрованные. Кому ж, как не им, было знать это?
6. Ольховика никто не опрашивал после гибели Лизюкова на пред­мет последних радиограмм командира 2 ТК и вообще наличия связи с ним, хотя, учитывая важность этих сведений (вспомним заявления оп­понентов о прослушивании по радиоэфиру «динамики событий» в рай­оне боя и сопровождении Ольховиком танка Лизюкова «на автомоби­ле»), личный радиотелеграфист генерала мог бы многое пояснить в этом вопросе.

Скорее всего, воспоминания В.И. Ольховика о выездах с генералом на передовую связаны с периодом, когда Лизюков командовал 5 ТА, а вовсе не 2 ТК. Недавно найденные документы подтверждают это пред­положение. В.И. Ольховик сообщил, что в войну он служил в 137 отдель­ном полку связи. Летом 1942 года этот полк был ещё 509 обе (отдельным батальоном связи). В период операции 5 ТА батальон входил в состав армии, и возможно В.И. Ольховик действительно выезжал с Лизюковым и его адъютантом к передовой, ждал начальство у замаскированной в поле машины, был свидетелем тяжёлых боёв и в наши дни в общем вспомнил о том, что он видел тогда.

Однако с расформированием 5 ТА её бывший командующий лишил­ся своего отдельного батальона связи, подразделения которого перешли в подчинение командующего опергруппы Чибисова (с 17 июля 1942 г.), а специальные радиомашины и другой автотранспорт были распределены по самым разным соединениям Брянского фронта. При этом доподлин­но известно: ни одна из радиомашин 509 обе НЕ БЫЛА придана 2 ТК. Таким образом, во время операции опергруппы Чибисова В.И. Ольхо­вик уже не служил под началом Лизюкова и не имел отношения ко 2 ТК. Это подтверждают и приказы командования 509 осб. В них указа­ны фамилии военнослужащих, прикомандированных ко 2 ТК на период проведения операции опергруппы Чибисова. Ольховика среди них НЕТ. Не значится он и в приказе о возвращении группы радистов обратно в 509 осб.

Поэтому становится понятным почему В.И. Ольховик не вспомнил ни расформирование 5 ТА, ни переход вслед за Лизюковым во 2 ТК, ни бомбёжку КП корпуса 23 июля — в его личной истории войны этих событий явно не случилось. (Труднообъяснимым выглядит и следую­щий факт из послужного списка личного радиотелеграфиста Лизюкова: согласно архивным данным телеграфистом 3-го, то есть самого низше­го класса, он стал только в октябре 1942 года, а до этого был простым красноармейцем и вообще никакой «классности» не имел. Между тем, по окончании курсов радиотелеграфистов выпускникам присваивалась как воинская специальность, так и звание младшего сержанта.)

Итак, на основании как известных ранее, так и вновь введённых в оборот документов, мы пришли к выводу, что «легенда» руководителей ПО «Дон» о захоронении Лизюкова в Лебяжьем не выдерживает крити­ки. Доклад полковника Сухоручкина и рапорт Нагайбакова делают оче­видным недостоверность в этом вопросе как мемуаров Ивановского с Катуковым, так и пересказов «письма Нечаева». Послевоенная справка- доклад по запросу о месте захоронения Лизюкова ставит в этом вопросе окончательную точку: ничего похожего на предложенную оппонентами версию гибели и похорон командира 2 ТК мы в документах не находим. Более того, документы ЦАМО однозначно говорят о том, что эта версия — ложный след в поисках.

Что же остаётся «находчикам»? Где же им найти хоть какие-то за­цепки, чтобы как-то оживить свою развалившуюся легенду? Последним шансом для них, пожалуй, было бы заявить, что отсутствие нужных ма­териалов в ЦАМО ещё не доказывает, что таких материалов нет вообще! Смело? Безусловно. Такой подход уже был продемонстрирован одним из наших критиков, когда, анализируя текст послевоенной справки-до- клада об установлении места захоронения Лизюкова, он заметил, что в её итоговом выводе — «других данных о месте гибели и погребения генерала Лизюкова… не имеется» (кроме информации об обнаружении неопознанного трупа с вещевой книжкой генерала. — И.С.) – написано «в дивизии» не имеется. Стало быть, развивает эту мысль наш наблюдательный критик, теоретически можно допустить, что такие данные вполне где-то могут быть. Не углубляясь сейчас в спор о том, что если бы эти данные действительно были в какой-то другой части, то и там бы не молчали, а непременно ответили на начальственный запрос (Как это и сделал найденный в 1947 году командир 60 гв. тп Давиденко. Аналогичные запросы поступили и в штабы других советских частей.), можно согласиться с этим предположением в принципе.

Действительно, ЦАМО, в документах которого не нашлось никаких следов захоронения Лизюкова в Лебяжьем, не единственный архив России. Но в каком же другом архиве могут обнаружиться такие следы? Вкаких ещё документах могут быть сведения о погибшем генерале, если не в военных? Кому ещё очень нужно было знать о том, что с ним случилось и как можно тщательнее выяснить все обстоятельства случившегося?

Совершенно ясно, что помимо военного ведомства такие заинтере­сованные люди были и в ведомстве другом. Да, да, том самом, специфи­ческом, где по словам его ныне печально знаменитого организатора и вдохновителя якобы служили работники с горячими сердцами, холод­ными головами и (порой?) чистыми руками. Те самые хмуро-бдительные бойцы «невидимого фронта», кого побаивались даже старшие по званию офицеры-фронтовики, но без которых не обходилась ни одна часть Красной Армии.

«Особисты». Кому как не им надо было выяснить куда пропал быв­ший сослуживец изменника Власова, открыто заявившего о своём со­трудничестве с врагом и призвавшего к тому же других военнослужащих Красной Армии? Уж они-то, в отличие от бесхитростных военных, явно интересовались не только и не столько причинами гибели генерала, сколько тем, погиб ли он вообще, и если погиб, то какие подтверждения этому имеются. Вот они-то и должны были пойти в своём расследова­нии дальше военных, опросить гораздо больше свидетелей и «докопать­ся» до того, до чего военные дознаватели «докопаться» либо не смогли, либо не захотели. В том числе и до выяснения вопроса о захоронении погибшего командира 2 ТК, чтобы раз и навсегда устранить всякие по­дозрения в измене (плене) опального генерала и поставить в своём ве­домственном расследовании окончательную точку.

Но где же искать это «дело о пропаже генерала Лизюкова»? Совер­шенно очевидно, что оно, равно как и другие документы НКВД, должно храниться в самом, пожалуй, закрытом из всех Российских архивов — ар­хиве ФСБ. Вот там-то, теоретически, и могут найтись до сих пор не най­денные и просто спасительные для «находчиков» показания Катукова, Горелова, Ружина, Нечаева и множества других военнослужащих, кото­рые, де, были свидетелями захоронения Лизюкова в Лебяжьем! Можем мы такое допустить? Мы должны честно признать, что исключать этого нельзя. Стало быть «находчики» могут воспрянуть духом и надеяться на чудо? Нет. Судя по всему, это напрасные надежды, ибо, даже не вдаваясь в подробности архивных дел НКВД, сомнительность такого предполо­жения становится более чем очевидной.

Задумаемся над самой теоретической возможностью существования дел с показаниями очевидцев о захоронении Лизюкова в июле 1942 года у церкви в Лебяжьем. Допустим, такие показания в архиве ФСБ имеют­ся. Что это значит? Это значит, что целый ряд очевидцев лично видели или знали о похоронах генерала («со всеми воинскими почестями», по Катукову), но при этом о столь хорошо известном факте не стало из­вестно ни высшему военному командованию, ни сослуживцам по кор­пусу, ни родным и близким, а только лицам опрошенным сотрудниками НКВД? Как такое может быть?

В поисках какого-то «вразумительного» объяснения этого необъ­яснимого разумными причинами «незнания», остаётся предположить только одно: вместе со своими показаниями очевидцы дали «особи­стам» и строжайшую подписку о неразглашении, потому, де, никто кроме НКВД и не знал о Лебяжинском («Суховерейском», по Катукову) захоронении 30 с лишним лет! Но зачем нужна была такая подписка? Ка­кую страшную государственную тайну она должна была охранять? Факт честной гибели Героя Советского Союза в бою и его последующего за­хоронения при свидетелях? Чтобы никто этого не знал и терялся в до­гадках и сомнениях о судьбе генерала (а не перешёл ли он на самом деле к немцам)? Абсурдность подобного неразглашения столь очевидна, что я полагаю совершенно ненужным говорить об этом дальше.

Что же остаётся? Предположить, что все опрошенные лица как-то так сами «запамятовали» о том, что они знали и написали в показани­ях, а НКВД-шные работники проявили поразительные равнодушие и халатность, даже не доложив своему начальству о том, что они узнали? И потому Катуков со товарищи так ничего и не сообщили вдове и сыну Лизюкова, начштаба 2 ТК Нагайбаков «ни сном ни духом» не ведал, что его командир достойно похоронен в соседнем 1 ТК, а «бедный» тов. Сталин, мрачнея от сгущавшихся у него подозрений и не имея от тов. Берия никаких сведений о судьбе Лизюкова, раздражённо спрашивал не перебежал ли тот к немцам?

Нормально? Правдоподобно? Похоже ли это на работу ведомства то­варища Берия, этого «недремлющего ока» и правой руки маниакально подозрительного вождя? Ему по халатности просто не доложили о за­фиксированных в показаниях похоронах Лизюкова «со всеми воински­ми почестями» и потому подозрения о судьбе последнего не развеива­лись в течение целого года? Да за такую халатность тех «безалаберных» сотрудников могли в той обстановке самих похоронить без всяких по­честей, да и самому товарищу Берии досталось бы…

Выходит как ни придумывай, как ни додумывай, как не ищи спаси­тельной для «находчиков» лазейки, а она практически никак не нахо­дится… Впрочем, пора нам перестать утешать оппонентов напрасными надеждами, потому что и теоретической лазейки у них нет. От общих рассуждений переходим к конкретике. В архиве ФСБ действительно имеются материалы о гибели генерала Лизюкова. Но и они не только не подтверждают красивую легенду «находчиков», но и прямо говорят о её несостоятельности. Читаем вывод об итогах расследования по линии вездесущего и всемогущего сталинского НКВД. В нём чёрным по белому написано: «Место захоронения Лизюкова НЕ УСТАНОВЛЕНО» (выде­лено мной. — И.С.)

Причём упоминание в расследовании о трёх пробоинах в танке ко­мандира 2 ТК, скорее всего, говорит о том, что эта информация была получена именно от тех самых разведчиков 1 ТК, которые были у под­битого КВ Лизюкова и своими глазами видели те пробоины. Совершен­но очевидно, что у раненного Можаева из экипажа Лизюкова не было ни времени, ни возможности, чтобы под огнём подходивших к танку немецких автоматчиков искать и считать на нём пробоины. (Данные о трёх пробоинах подтверждают сделанное в книге предположение о том, что КВ Лизюкова был поражён более чем одним снарядом, что во мно­гом объясняет почему вместе с теми, кто находился в башне, погиб и си­девший впереди с правой стороны корпуса старший механик-водитель.)

Употреблённая в выводе формулировка «не установлено» точно отражает специфику работы дознавателей из НКВД, которые в столь ответственном и щекотливом вопросе могли исходить только из абсо­лютно достоверных данных, а не предположений, пусть даже и обосно­ванных. Поэтому, несомненно, зная, об обнаружении разведчиками 1 ТК неопознанного трупа (красноармейца) в комбинезоне с вещевой книж­кой на имя генерала Лизюкова, они не могли утверждать что это и был Лизюков. Для такого вывода у них не было 100% оснований. Нет таких оснований и сейчас, о чём мы всегда честно говорили. Другое дело, что на основании всех известных документов и свидетельств сейчас можно прийти к выводу, что этим убитым, скорее всего, и был Лизюков, тем более, что с окончанием войны выяснилось, что в плену он не был. Но у дознавателей из НКВД совсем не было такой уверенности в 1942-1943 годах. Не удивительно, что в своём выводе они были по казённому точ­ны и не написали о том, в чём не были абсолютно уверены.

С другой стороны, совершенно очевидно, что вывод о том, что «ме­сто захоронения Лизюкова не установлено» красноречиво говорит о несостоятельности предложенной ПО «Дон» легенды о захоронении Лизюкова в Лебяжьем на глазах у целого ряда свидетелей. Этот вывод однозначно говорит и о том, что никаких показаний этих «свидетелей» нет не только в делах ЦАМО, но и в архиве ФСБ, в котором только и могли ещё быть некие ненайденные и засекреченные свидетельства «очевидцев». Не вызывает никаких сомнений, что особистам из 1 гв. тбр, 1 и 2 ТК, штаба Брянского фронта обязательно стало бы известно о прилюдных похоронах разыскиваемого по линии НКВД пропавшего генерала, о чём они по долгу службы просто обязаны были сообщить по команде… Не знать об этом, если поверить версии руководства ПО «Дон», мог только глухой и ленивый…

Вывод, который следует из всего этого, неизбежно повторяет уже не раз сказанное раньше: показаний Катукова, Горелова, Ружина, Нечаева и других названных нашими оппонентами «свидетелей» о захоронении Лизюкова в Лебяжьем нет и в расследовании по линии НКВД. Нет по­тому, что им нечего было сказать, а нечего сказать оттого, что Лизюкова в Лебяжьем они не хоронили. 

(“Документы к статье интересующиеся могут увидеть на сайте “International military forum” (международный военный форум) в разде­ле “Книга И.Ю. Сдвижкова “Тайна гибели генерала Лизюкова” (ссылка: http://imf.forum24.ru)
 

Автор: И. Сдвижов
Источник: Военно-исторический архив. Выпуск 8 (164). 2013 г. Ст. 100-120.