Первичным в народных обычаях, связанных с похоронами, является приготовление тела к погребенью.
В прошлом обмыванием умершего обычно занимались старые женщины и мужчины, а также девушки, давшие обет безбрачия. Чернобай Анна Ивановна 1927 года рождения (село Манюки Новозыбковского района) рассказывала следующее: «Мыли абязательна, звали кауо хочешь, но не каждый пойдя. Абычна бабки старые были, а если нема, бяруть харошую падрууу, но не из родственникав. Памоють, аденуть и ложать на места». Молодым людям запрещалось участвовать в этом ритуале, чтобы не потерять способность к деторождению. Считалось, что мертвое тело пагубно влияет на все живое.
После обмывания горшок, в котором была вода, обязательно разбивали, а осколки выбрасывали вместе с мылом, мочалкой, тряпкой и другими вещами, которые касались тела покойника. Одежду, в которой умер человек, обычно сжигали. Вот, что нам сообщила жительница города Новозыбкова Третьяк Мария Никитична 1927 года рождения: «Ну, адежду ету абычна, канешна ж, зжигают. Ну, или закапывают. Но чаще зжигали». В народе верили, что место, куда выливалась «обмывальная вода», становилось бесплодным, а ступивший на это место человек больным. Найденный кусок мыла мог разрушить семью и наслать бесплодие.
Одежда для умершего обычно приготавливалась заранее, при жизни человека, она хранилась в особом «смертяном» узле. Погребальный костюм шили из белой холстины, вручную. Нитку узлами не закрепляли. Рубаха не имела пуговиц, а ворот ее завязывали тесьмой. На ноги надевали лапти. Верхней одеждой служил саван, представлявший собой два сшитых полотнища с капюшоном без рукавов. Голову женщины покрывали платком, мужчин хоронили без головного убора. Но, с течением времени традиции видоизменились: «Девушак надяють у платя, ти у юпку с кохтай. Я ня знаю, як уде, а у нас так надявали. Такая ж… Тольки ж уже як для мяртвауа. Хто кохту… Як хто. Хто светлаю кохту, хто тёмную кохту, надявали. Тольки ж новае. Штоб не ношанае, а новае. У деревни платок абязательна наденуть на уалаву. И женщинам. Тольки не такия, што крууом шии, а абычна такую шальку, штобы ражки ляжали тут… На шии, на урудях роуи ляжали. Ну, ета…Завязка. А хто, можа, не завязуя. Можа ложать во так во.Можа прищепуять чим. Можа тольки друуия завязуять на адин вузялок, а друуия, можа, прикалуять чем-нябудь. Абычна всяуда… Не бачила, штоб крууом шии наппинали платок…
У мущин фуражку… Скольки я видала, уалавныя уборы лажили у уалаву. В конце уалавы». (Селионова Ефросинья Андреевна, 1929 года рождения, село Лысые Злынковского района.)
В некоторых местах покойников хоронили в венчальной или в праздничной одежде, а кое-где — «в чем умер». Практически везде девушек хоронили в свадебном наряде, а молодых неженатых парней — в праздничном костюме:
«Если маладыя вот девачки памираять, адеваять свадябный наряд. Плаття белае. Да вот. Як маладую». (Шкарубо Марина Тимофеевна, 1939 года рождения, село Спиридонова Буда, Злынковского района.)
Перед положением умершего в гроб, гроб окропляют святой водой, тело крапят после положения в гроб. Под голову покойному кладут подушку, набитую сеном или соломой: «Абычна у уроб прыносили, если сена нема, то саломки и пад низ на уроб лажили. Не бауато ж, канешна, а як пастель такую. Наложать салому, то уже як несть, дак падуатавали у уроб. А усяуда, як день ляжать, ти начавать будя, дак… Абычна ж ляжау уде-либа в доме на пастели на етай, што слали мяртвяцу. А уже як везть, дак в уроб уже застилали.саломки, ти сянца. Если сена ё, дак сенам пастилали и <.> хоть нема палатна, дак кисяи белай застилали у уроб такую палоску, як на уроб на весь и падушка была. Кались падушку делали з сена. Исшивали навалку. Ну, если ё такая небольшая навалка, дак у уатоваю, а если нема такой. Навалки бальшия, вон як з падушак, дак сшивали такую, штоб па размеру уроба. Як уроб. И лажили. Застелять тоя сена, ти саломку. Наскрозь лажили. Ну, ни так, што поуна набивали, а па усим урабу ж. Паложать саломки и тады палатенцам там, а хоть кисяи стёжку атрэзали и на весь уроб расстилали, а тады падушачку тожа ж сшивали. А если уатовая ё, дак натаптывали сенам навалачачку белянькую такую для мяртвяца и клали у уроб у уалавы.З перья нихто не лажиу. Патаму што перья. Хто яуо знае чо. Там можа затлеть. Эта ж курыная перья. А салома ана и будя ляжать усё время так». (Селионова Ефросинья Андреевна, 1929 года рождения, село Лысые Злынковского района.)
Следующим этапом обряда, согласно народным традициям, является вынос тела, погребение и возвращение родных и близких в дом умершего.
Обычно гроб с телом покойного выносили из дома рано утром, что позволяло похоронить умершего в дневное время. Ближе к вечеру погребение не совершали: согласно поверью, это время принадлежало мертвецам, покой которых нарушать нельзя. Кроме того, считалось, что похороненного днем заходящее вечером солнце успеет «взять» в мир иной. Конечно, в этом сказывались языческие предания. Покойника выносили из дома через окно или хлев, чтобы запутать ему обратную дорогу, если он «вздумает» возвратиться в мир живых. С этой же целью процессия двигалась на кладбище самой длинной, окольной дорогой. Умершего несли ногами вперед, чтоб он «видел», куда идет, но забыл откуда [1, с. 93].
После выноса тела оставшиеся в доме старались сделать дом неузнаваемым для покойника, смыть все его следы. Для этого мыли пол, стены, лавки, столы, посуду. Переворачивали стулья, табуретки. По лавке, где стоял гроб, слегка ударяли топором, чтобы «отсечь смерть». Также было принято садиться на лавку сразу после выноса тела, чтоб покойник знал: его место занято и возвращаться ему некуда. А постель умершего выносили в курятник, чтобы ее «опели петухи», ведь их крик якобы прогонял нечистую силу.
Согласно народному обычаю, умершего обычно хоронят на третий день после смерти. При чрезвычайных обстоятельствах допускается погребение в более ранний срок: «Што пакойник абязательна должен хатя бы ночь переначивать в сваём доме. А лутше, канешна, если яуо харонят на третий день после смерти. Если челавек балевший, да жарка, да запах, яуо харонят на втарой день, как умер.». (Третьяк Мария Никитична, 1927 года рождения, город Новозыбков.)
В деревнях похоронная процессия обычно медленно продвигалась по улице, останавливаясь около памятных для покойного мест. Завидев процессию, люди выходили из домов, крестились, читали молитву и присоединялись к шествию. После выхода за околицу все останавливались для того, чтобы покойник простился с деревней, а те, кто не шел на кладбище, — с умершим. Затем гроб перекладывали в сани или на телегу, чтобы везти в церковь и на кладбище, если они находились далеко.
Хотя Церковь не приветствует плачей над умершими, похоронные причитания были и остаются неотъемлемой частью ритуала. Эти песни-причитания называют воплями, вытьем, голошением. Приведем несколько примеров причитаний. Плач вдовы по мужу: «Укатилася красное солнышко / За горы ано, да за высокие, / За лесушки ано, да за дремучие, / За облачка ано, да за хадячие, / За часты звёзды, да подвасточные! / Пакидат меня, да бедную уаловушку, / Са стадушкам ано, да са детинаю, / Аставят меня, уарюшу уоре — уорькую, / На веки-та меня да векавечные! / Ни как растить-та сиротных мне-ка детушек! / Будут па миру ани да ведь скитатися, / Па падаконью ани да спатыкатися, / Будет уличка хадить, да неширокая, /Путь-дароженька вот им, да не тарнёшенька. / Без сваеуо родителя, без батюшки. / Приизвиютца-та буйны на них ветрушки, / И набаюца-та добры пра них людушки, / Што ведь вольные дети. / Не храбры, да сынавья растут безотчие, / Не красны, да слывут дочери у матушки! / Глупа зделали сиратны малы детушки, / Мы праулупили родительско желаньице, / Дапустили эту скорую смерётушку, / Мы не заперли новых сеней решотчатых, / Не задвинули стёколь чатых коленак, / У варот да мы не ставили приваротчичкау, / У дубовыих дверей да старажателей, / Не сидели мы у трудной у пастелюшки, / У тяжола, крута складнауа зуаловьица. / Не улядели пра запас мы на радителя, на батюшку, / Как душа да з белых урудей выхадила, / Очи ясные з белым светам пращалися. / Падхадила тут скорая смерётушка. / Ана крадчи шла зладейка-душеуубица, / Па крылечку ли ана да маладой женой, / Па новым ли шла сеням да краснай девушкай, / Аль калекай ана шла да перехожею, / Са синя ли моря шла да всё уалодная, / Са чиста ли поля шла да ведь халодная, / У дубовых дверей да не стучалася, / У акошечка ведь смерть да не давалася, / Патихошеньку ана да падхадила / И чорным воранам в акошка залетела. / Мы праулупили, сиротны малы детушки, / Атпустили мы великое желаньице! / Кабы видели злодийную смерётушку, / Мы бы ставили сталы да ей дубовые, / Мы бы слали скатерти да тонкабраные, / Палажили бы ей вилки залачоные, / Палажили б востры ножички булатные, / Нанесли бы всяких яствушек сахарных. / Наливали бы ей питьеца медвянауа. / Мы садили бы тут скорую смерётушку/ Как за эти сталы да за дубовые, / Как на эти на стульица кленовые, / Атхадячи бы ей низко пакланилися / И ласкава бы ей тут уаварили: / «Ай же ведь, скорая смерётушка, создана /Ат владыки на сыру, знать, землю послана / За удалыми уаловушками! / Ты возьми, зладей скорая смерётушка, / Не жалею я уарна цветна платьица, / Ты жемчужную вазьми маю падвесачку, / С сундука падам платочки лавентеравы. / Са двара вазьми любимую скатинушку. / Я са стойла-та даю каня добрауа, / Са уваздя даю те уздицу тесмяную, / Я седёлышко дарю тебе, / Залатой казны даю тебе па надабью! / Не бери толька надёжнай уаловушки, / Не сироть толька сиротных малых детушек, / Не слези меня пабеднай уаловушки!» / Атвечала зладейка-смерётушка: / «Я не ем, не пью в дамах да ведь крестьянскиих, / Мне не надабна любимай скатинушки, / Мне са стойла-та не нада каня добрауа, / Мне не нада златой казны бесщётнай, / Не за тем я у владыки-света послана! / Я беру да, зладей скорая смерётушка, / Я удалые уаловушки. / Я не брезуую ведь, смерть да душеуубица, / Я ни нищими ведь есть да ни прахожими, / Я ни бедным не брезуую убоуим». / Тут прауаварит вдава блауачесливая: / «Видна, нет тауо на свете да не водица, / Што ведь мёртвые с пауоста не варотятца, / Хоть не дальняя дарожка — безызвесная, / Не лесные перелески — мутарсливые. / Глупа зделали сиротны малы детушки / — Не схадили мы ва улички рядовые, / Не дашли да мы да лавочки таруовыя, / Не купили лист бумаженьки уербовыя, / Не взыскали писареу да хитрамудрых, / Не списали мы радителя-та батюшку / На партрет да еуо бело эта личушка, / На эту на уербовую бумаженьку. / Еуо жолты бы завивные кудёрышки, / Еуо ясно развесёлае бы личушка, /Прелестны бы учтивые славечушки, / Велико бы радительское желаньице! / Как падрастать станут сиротны малы детушки, /Па сеням да станут детушки пахаживать, / Из акошечка в акошечка паулядывать, / На широкую на уличку пасматривать. / Прихадить станет разливная красна вёснушка, / Павытают снежочки са чиста поля, / Павынесет ледочки са синя моря, / Как вада са льдом ведь есть да поразальюца, / Быстра реченька с уор да паразайдёца / Пратекут да ведь мелки малы реченьки / В акеян да сине морюшка, / Как пайдут наши суседи / На трудну на крестьянскую работушку, / Будут пахари на чистых на полюшках, / Севцы да на распашистых палосушках, / Малы детушки на мать станут паулядывать, / Сирату да меня, вдовушку, выспрашивать: / «Ты паслушай, сирата же вдава матушка! / Уж да есть радитель-та наш батюшка?» / Тут я б выняла уербовый лист бумаженьку, / Показала бы сердечным малым детушкам! / Ещё скажут-та сиротны малы детушки: / «Кто же пойде на распашисты палосушки? /Как у нас да ведь радитель наша матушка, /Нету пахаря на чистых на палосушках, / Сенокосца на лууовых нету пожинках». / Тут я спахнуся, кручинна вся уаловушка, / За сваю да за надёжную державушку. / Унывать стане ретливае сердечушко: /Да как растить-та сиротных малых детушек». (Шкарубо Ольга Михайловна, 1968 года рождения, село Лысые Злынковского района.)
Другой вариант плача по мужу: «Хазяин ты мой, милый мой, / Што ж ты так от меня рана уходишь? / И на кауо ж ты меня оставляешь? /И как жа мне без тебя теперь жить? /И как жа мне теперь быть без тебя? / Да почему ж бы тебе не хотелось пажить у тёплым, у светлым? / А уходишь ты в сырую мауилачку». (Третьяк Мария Никитична, 1927 года рождения, город Новозыбков.).
Плач по сестре: «Мамачка мая радная, / Папачка мой родный, / Хазяин мой, / Вазьмитесь вы за ручачки, /Да встречайте ж вы сваю дочачку, /Да привитайте её, Памауайте ей, / Падсказывайте ей тут што». (Третьяк Мария Никитична, 1927 года рождения, город Новозыбков.)
Плач дочери по отцу: «Са восточнай са старонушки / Падымалися да ветры буйные / Са уромами да са уремучими, / С маленьями да са палючими; / Пала, пала с небеси звезда / Всё на батюшкину на моуилушку. / Расшиби-ка ты, урамова стрела, / Ещё матушку да мать — сыру землю! / Развались-ка ся ты, мать-земля, / Што на все четыре стораны! / Скройся-ка, да урабова даска, / Распахнитеся, да белы саваны! / Атвалитеся, да ручки белыя, / Ат ретива ат сердечушка. / Разажмитеся, да уста сахарныя! / Абернись-ка ся, да мой радимый батюшка, / Перелётным ты да ясным сокалам, /Ты слетай-ка ся, да на сине море, / Ты абмой-ка, радной мой батюшка, / Са бела лица ржавщину; / Прилети-ка ты, мой батюшка, / На свет етый, на высок терем, /Да пад акошечка, / Ты паслушай-ка, радимый батюшка, /Горе уорьких наших песенак…». (Третьяк Мария Никитична, 1927 года рождения, город Новозыбков.)
Плач старухи по старику: «На кауо ты, милый мой, абнадеялся? / И на кауо ты апаложился? / Аставляешь ты меня, уоре-уорькую, / Без тёплова сваво унёздышка!.. / Ни ат кауо-та мне, уоре-уорькай, / Нету мне слова ласкова, / Нет-та мне слова приветлива. Нет-та у меня, уоре-уорькай, / Ни роду — та, ни племени, / Ни паильца мне, ни кармильца. Астаюсь-та я, уоре-уорькая, / Старым-та я стара-старёшенька, / Адна да адинёшенька. Работать мне — измаженья нет, / Нет-та у меня роду-племени, / Не с кем маю думу думати, / Не с кем мне слова молвити — / Нет у меня милауа ладушки». (Третьяк Мария Никитична, 1927 года рождения, город Новозыбков.)
По пути на кладбище вслед покойному принято бросать еловые ветки. Жительница города Новозыбкова, Третьяк Мария Никитична 1927 года рождения, объясняет это явление следующим образом: «Ветки брасают, штобы душа пакойника — ана приходит сорак дней — нахадила дароуу. Ветки именна паказывают путь к дому. У нас ель есть, а уде нет, брасают и пальмавые ветки, и цветы брасают. Даже мноуия уаварять, што не нада слишкам часта бросать ветки, патаму шта брошенные ветви должен пакойник убрать. Как сабирает он их».
Перед закапыванием могилы туда бросали деньги, чтобы душа могла заплатить за перевоз на тот свет или откупиться от греха. Этот обычай, сохранившийся с языческих времен, существует и по сей день: «Кидали, усяуда капейки. <.> Каждый жа стаить, у кауо капейка, у кауо две, ну вобщем, у кауо скольки ёсть и кидая у ямку». (Весёлая Вера Григорьевна, 1920 года рождения, село Кожаны Гордеевского района.)
На могиле воздвигается надгробный крест или памятник, который устанавливают в ногах покойного, чтобы лицо усопшего было направлено на крест. Но в некоторых местах крест ставят и в голове покойного: «У нас ставят крест в науах. Кауда стали ставить крест в науах, дак мая сватья с Беларуссии закричала: «Што вы делаете? Зачем в науах крест ставите?» А я уаварю: «Тут усе так делают». А у их, значит, ставят в уалаве. А я знаю, што пакойник, кауда утрам васходит сонце, он должен паднимаца и на крест малица». (Третьяк Мария Никитична, 1927 года рождения, город Новозыбков.) В ходе нашего исследования установлено, что и в селе Чернооково Климовского района крест устанавливается также в голове умершего: «У нас стоять у галавах, в Чернаокове у галавах». (Исаченко Анна Антоновна, 1930 года рождения, село Чернооково Климовский район.)
После возвращения с кладбища полагалось провести очистительный обряд: вымыть руки и лицо, перекреститься.
Среди россиян сохранилось языческое поверье, будто на поминки приходит сам умерший. Во многих местах перед трапезой совершался особый ритуал — поиски или приглашение покойника. Родные обходили всю избу, хозяйственные постройки, выходили на дорогу, которая вела к кладбищу, и звали умершего за стол. Покойник считался хозяином поминок, для него освобождали самое почетное место, где ставили тарелку, ложку, хмельные напитки и клали хлеб. Меняя блюда, клали немного еды, приговаривая: «Покушай, родимый!»
Каждая трапеза имела свои особенности. Например, обед в день погребения был многолюдным — приходили все, участвовавшие в похоронах: «Абязательна нужна уарячае, штоб на стол был пар. Как щитаеца, што душа насыщается этим парам. Ну, вот уатовят абязательна. Прежде всеуо, кауда садяца паминать, делают коливо. Эта кампот и булачку крышат. И всех абносять. Каждый давжон тры ложачки пачарпнуть, паминуть за упакой. А патом становять уарячее: борщ или лапшу абязательна. А патом астальное. Все хто, што уатовят. И салаты уатовят, и калбасу, и рыбу, и катлеты, и картошку тушоную, а в конце блинчики с тварауом, с мясам, если, канешна, ни пост. Если у пост челавек умирает, то уатовят тем, хто пастит, постный абед атдельна. А этим, хто ни пастит, уатовят общий абед. А у канце … Можна сказать, как сигнал тауо, што заканчиваюца паминания, абязательна кашу гречневую или с сахарам, или с мёдам и кампот. Эта у канце паминаний». (Третьяк Мария Никитична, 1927 года рождения, город Новозыбков.)
По возвращении с кладбища, согласно общеславянской традиции, «устраивали поминки («тризну») с ритуальными блюдами (горох, блины, кутья)», «поминки совершали также через день, через неделю, на сороковой день (когда душа окончательно расставалась с телом) и через год после похорон» [2, с. 383].
Региональную специфику имеют языковые единицы, обозначающие как те или иные этапы обрядового действия, так и обрядовую пищу, как-то:
- вечеря (в нашем материале «Поминальная трапеза для родственников и знакомых в день смерти человека», в «Словаре Брянских говоров»: «Вечеря. Ужин. Вячеря — ета ядим вечирам. Брас. У нас вячеря начинаицца абычна у сем или восям часов вечара. Злынк.» [1, с. 48]): «…вячеря обязательно. Ну, вячеря это само собой. И ночь начуешь возле пакойника, целую ночь» (Рогожникова Ольга Кузьминишна, 1939 года рождения, г. Новозыбков);
- отправа: «Вот сейчас техника, стали батюшку возить, а раньше батюшку не привазили. То пахаронят, а патом перед сороковым днём, идут на кладбище, набирают земли с могилки и везут в церковь. И когда там сорок дней делать, отправа, у нас зовётся. Вот тагда эту землю с церкви везут и прямо на магилку сыпят» (Сергеенко Екатерина Никифоровна, 1948 года рождения, село Кожаны Гордеевского района);
- коливо («ср. Поминальный напиток» [1, с. 160]): «Коливо. Это самое первое становилося, як садятся за абед» (Исаченко Анна Антоновна, 1930 года рождения, село Чернооково Климовский район); («— А что готовили на эту вечерю? — Обычно коливо готовили, брали тюрю делали, коливо — это каша, а тюря — это белый хлеб, залитый сладкой вадой или медом, или кампотом, и каждый должен брать па три ложки, атъесть с общей чашки» (Надежда Сергеевна Ткачёва, 1942 года рождения, село Хохловка Климовского района);
- канун (в наших записях канон, коля) («м. Медовый напиток, сваренный к празднику либо к поминкам» [1, с. 137]): «Ну канон делали, вот варили там кампот яблочный, варили — узвар. Ну и подсладили, печенюшку пакрашили па кусочку, кто изюм. Ну и вот перед тем как садится есть, нада три раза, па три ложечки этого канона, а только патом приступать к еде» (Сергеенко Екатерина Никифоровна, 1948 года рождения, село Кожаны Гордеевского района);
- панихидка («Поминальная трапеза на кладбище, принесенная в тарелке, которая стояла возле умершего с водой и хлебом»): «Паняхиду ету нясуть, тарелочка ета стаить возле пакойника на столе, тады ету тарелку, в няе блинок пякуть, гостинца накладають, тады ету тарелку у платок, на кладбище нясуть, панихидку ету, и с покойником, и там на могилке делять, детям раздають, а коли детей нема, да хорошие конфеты, то и старым то по могилкам раскладають, а потом назад возвращаются и ужо батюшку плотють, его уже отправляють, вязуть, а етых приглашають на обед людей: приходите ужо на обед, и идуть люди на обед, обед готовять хороший» (Чернобанова Анна Ивановна, 1927 года рождения, село Манюки Новозыбковского района).
Таким образом, анализ содержания понятийного уровня концепта-сценария «Похороны» показал, что на территории брянско-гомельского пограничья даже в пределах одного региона обряд обнаруживает ряд локальных вариантов и версий при проведении отдельных этапов похорон (постановка креста, бросание денег в могилу, время поминовения).
Список использованных источников
- Брянский областной словарь. Ответственный редактор Н.И. Курганская. Брянск, — 2007.
- Русский православный обряд погребения. Сост. П. Кузьменко. М.: Букмэн, 1996. — 159 с.
- Славянская мифология. Энциклопедический словарь. Изд. 2-е. Ответственный редактор С.М. Толстая. — М.: Междунар. отношения, 2002.
Авторы: О.В. Белугина, С.Н. Стародубец
Источник: Скарынаўскія традыцыі: гісторыя і сучаснасць: зборнік навуковых артыкулаў: у 2 ч. Ч. 1 / рэдкал.: А. М. Ермакова (гал. рэд.) [і інш.]; М-ва адукацыі РБ, Гом. дзярж. ун-т імя Ф. Скарыны. — Гомель: ГДУ імя Ф. Скарыны, 2015. — 252 с. С. 54-63.
