Стрекопытовский мятеж как событие, вызвавшее резонанс далеко за пределами Гомеля и Беларуси, притягивал к себе внимание исследователей и общественности на протяжении всех прошедших 90 лет [1], хотя его интерпретация все еще остается научной задачей. Вопрос о причинах произошедшего в Гомеле в марте 1919 г. в целом определен еще современниками, начиная с Г. Лелевича и Е. Бош [1, с. 2, л. 16-21], которые, анализируя событие по свежим следам, пришли к выводу о ero обусловленности местными политическими и экономическими обстоятельствами. Тем самым была предпринята попытка снять ответственность за произошедшее с высшего большевистско-советского руководства.
Ставший доступным в последние годы комплекс архивных материалов позволяет в значительной мере дополнить и конкретизировать схему, уже предложенную исследователями. Вновь открывшиеся источники дают основание заключить, что выступление красноармейских частей в Гомеле было вызвано комплексом обстоятельств не только местного, но и общеполитического характера.
14 января 1919 г. Гомель оставляли последние части кайзеровской армии и уже в пять часов вечера того же дня в него вошли формирования Красной Армии. Закончилась почти годичная история нахождения Гомельщины под немецкой оккупацией и в составе Украинской державы, которая в значительной степени законсервировало в этой части Беларуси близкие к дооктябрьским порядки.
Приход советской власти обострил ситуацию в городе. Известие об отставке местной Директории и передаче власти ревкому в декабре 1918 г. вызвало панику и стремление состоятельных горожан покинуть город, но ревком, пользуясь своим влиянием на железнодорожников, смог не допустить отправки со станции Гомель каких-либо поездов, за исключением немецких.
Опасения зажиточной части мещан оказались небеспочвенными: одной из первых экономических мер новой власти стала контрибуция, возложенная на “буржуазные и эксплуататорские слои города”. В документах приведена достаточно высокая цифра в 7,5 миллионов рублей, полученных ревкомом от этой акции [2, л. 20].
Если “обложение буржуазии” могло вызвать у трудящейся части горожан чувство классовой справедливости, то более широкие оппозиционные настроения добавил приказ Гомельского ревкома от 16 февраля 1919 г. об обязательном обучении всего трудового населения от восемнадцати до сорока лет военному делу с тем, “чтобы по первому приказу Рабоче-крестьянского правительства встать под ружье и пополнить ряды Красной Армии”. Причиной этой меры стало осложнение военной обстановки на границах с Украиной и Польшей. В начале марта в городе и уезде была начата мобилизация. Ответом на эти решения ревкома стало массовое уклонение и дезертирство, которое через несколько месяцев превратило прилегающие к Гомелю уезды в сплошные повстанческие зоны.
Военная опасность на западных рубежах и Полесье вызвала превращение Гомеля в один из прифронтовых центров, где концентрировались вооруженные формирования для оперативной переброски против украинской и польской экспансии. После ухода немцев в Гомель стала прибывать 2-я бригада 8-й стрелковой дивизии Красной Армии, составлявшая основной контингент сил, ориентированных на юго-западное направление.
Уже сам способ формирования бригады и ее состава обусловил крайне низкую ее боеспособность и весьма шаткую лояльность к большевикам.
Один из офицеров бригады, командир эскадрона 8-го конного полка С. де Метц характеризовал положение в своем подразделении следующим образом: «Люди вверенного мне эскадрона в большинстве своем являлись уроженцами самой Москвы или ближайших ей окрестностей. Молодежь в возрасте не старше 25 лет, не видавшая еще настоящей военной службы, но уже прошедшая хорошую школу воинского разгильдяйства по запасным полкам [19] 17-го года и в красноармейских частях [19] 18-го. Полуинтеллигенты, усвоившие себе все отрицательные стороны жизни большого города, в моих глазах они являлись во всех отношениях ненадежным элементом» [3].
Практически открыто оппозиционно держало себя офицерство бригады, которое «на большевистскую власть смотрело, как на что-то очень преходящее, и приспосабливалось, как могло, к сложившейся обстановке, лишь бы не умереть с голоду и не замерзнуть в неотапливаемых помещениях до наступления лучших дней» [3].
Немногим отличались настроения рядовых красноармейцев. Два пехотных полка бригады — 67-й и 68-й — были мобилизованы осенью 1918 года из тульского крестьянства, среди которого зрело недовольство советской “продовольственной диктатурой”. В чрезвычайных условиях комплектования полков произошло отступление от принятого принципа экстерриториальности, и в одной армейской единице оказались сосредоточены земляки, связанные знакомствами, своячеством, местными интересами. По признанию комиссара бригады Ильинского, это способствовало неформальной солидарности, отрицательно сказалось на дисциплине [2, л. 39].
Следует отметить и то обстоятельство, что поведение красноармейцев было следствием самой большевистской политики «развязывания революционной инициативы» фронтовиков еще Первой мировой войны. Опробовав лозунги «Штык в землю!» и «Долой золотопогонников!», солдатские массы продолжали применять их и в Красной Армии, самочинно решая вопросы дисциплины и военной тактики. Случаи оставления фронтов и неподчинения большевистскому командованию были і массовыми.
В Гомель тульские полки были переброшены из Бобруйска, где оказались в самом начале 1919 г. Переброска еще более ослабила армейскую организацию накануне Рождества само командование уступило настойчивым просьбам красноармейцев и отпустило их на праздники домой. В результате на момент переброски, по свидетельству того же комиссара Ильинского, около 50 % состава обоих полков оказалось в отлучке [2, л. 50]. Отставшие от полков красноармейцы прибывали уже в Гомель, в середине февраля сюда были переведены также кавалерийский и артиллерийский дивизионы.
67-му и 68-му полкам была определена оперативная задача охраны железнодорожного узла г. Гомеля, для чего выставлены сторожевые заставы в районе деревень Терюха, Грабовка и Носовичи.
Условия, в которые попали полки в Гомеле, только усилили их оппозиционные настроения и расшатали дисциплину.
Прежде всего следует отметить, что к приему в городе значительного военного контингента оказался совершенно не готов гомельский ревком. Занятый укреплением собственных властных позиций, он, похоже, не смог адекватно оценить военно-политическую обстановку. Уездный комитет РКП(б) во главе с М. Хатаевичем пытался отсрочить прибытие войск, докладывая в центр о неподготовленности города, но эти обращения не были приняты, ибо Северная группа армии Украинской Народной Республики продвинулась к Мозырю.
Отношения красноармейцев и местных властей приняли напряженный характер, командование полков отмечало «отвратительно поставленное в местных советских учреждениях дело удовлетворения потребностей Красной армии» [2, л. 40].
Первой проблемой, с которой столкнулись красноармейцы, было жильё.
После ухода немцев большинство казарм оказалось в непригодном состоянии. Уже в условиях прибытия военных пришлось начать ремонт казарм в Новобелице и Земпосаде. В результате основной контингент красноармейцев пришлось разместить по частным квартирам, что крайне отрицательно отразилось на их дисциплине и боеспособности. Система расселения привела к двум крайностям, отмеченным самими военными.
Одну достаточно колоритно описал комиссар бригады А. Ильинский: «В маленьких комнатах находится по нескольку десятков человек. Ни столов, ни скамеек, ни коек, освещения нет никакого, в темноте и грязи на полу кучами валяются красноармейцы. Развиваются чесотка и сыпной тиф, который …может вылиться в жестокой эпидемической форме» [2, л. 40].
С. де Метц описывал противоположную ситуацию, в которой оказалась, например, привилегированная кавалерия: «Система расквартирования в глазах солдат не оставляла желать ничего лучшего. Отдельные кавалеристы стояли по частным квартирам совершенно свободно. Один мой эскадрон, насчитывающий около 120 человек, занимал почти целый квартал. Если прибавить сюда, что большинство квартирохозяев были евреи, почти беспрекословно исполнявшие требования своих воинственных постояльцев, то станет совершенно понятно, что дивизион в Гомеле устроился хорошо» [3].
Если жилищные условия оказались разными, то одинаково тяжелым оказался продовольственный вопрос. Причины сложности заключались не только в последствиях военных разрушений, но в не меньшей степени были обусловлены политикой «военного коммунизма» с его административно-распределительными принципами.
Несмотря на военные разрушения и реквизиции оккупационных властей, продовольственная ситуация в Гомеле и уезде к моменту возвращения советской власти оставалась значительно более стабильной и благополучной, чем в центральных районах России, а также губернском Могилеве. Объяснялось это свободными торгово-экономическими связями с Украиной, а также сохранением частных структур и рыночных механизмов в местном производстве и торговле.
С приходом советской власти установившиеся связи с украинским рынком начали стремительно разрушаться, а на город и уезд стала распространяться “продовольственная диктатура”. Её структурами стали губернские и уездные продовольственные комитеты и бюро, подчиненные Народному комиссариату продовольствия РСФСР. В их функции входило осуществление продразверстки, обеспечение в первую очередь революционных столиц — Москвы и Петрограда, Красной Армии, а затем “пролетарского элемента” на местах. Помимо территориальных, существовала разветвленная сеть ведомственных продкомиссий на предприятиях и в учреждениях. Кроме того, в Гомель была прислана чрезвычайная продовольственная комиссия, которая подчинялась исключительно и непосредственно Наркомпроду РСФСР и имела мандат за подписью В. Ленина. Следом за ней — многочисленные закупочные комиссии ведомств. С прибытием в Гомель значительного военного контингента была создана специальная «Особая продовольственная комиссия», призванная обеспечить красноармейцев. Структура была крайне забюрократизирована, центральные комиссии не считались с интересами местных.
Стремительно развивалась спекуляция, тысячи «мешочников» вывозили товары из города. В стороне от «коммерции» не оставались и властные структуры. Де Метц отмечал: «Ежедневно спекулирующие деятели советских учреждений отправляли в Москву и Петроград целые вагоны всевозможных товаров, кожевенных, галантерейных, парфюмерных, а главное съестных, скупаемых ими в Гомеле и его окрестностях по баснословно дешевым ценам» [3].
Вступившие в город части 8-й бригады ощутили всю парадоксальность ситуации, вызванную сосуществованием жесткой распределительной системы и рыночной стихии.
С одной стороны, продовольственное положение Гомеля показалось им «блестящим»: «громадные запасы хлеба, сахара, соли и др. продуктов питания, …базары, полные всякого рода продуктов, булочные, кофейные и кондитерские с пирожными и белыми хлебами» [3]. С другой стороны, красноармейцы очень скоро оказались на полуголодном режиме. В объяснении причин такого положения две стороны — гомельские власти и командование полков — резко разошлись.
Уездный комиссар по продовольствию В. Селиванов пытался доказать, что «продовольственный вопрос в Красной Армии не послужил причиной восстания». Выступая позднее перед следственной комиссией, искавшей причины случившегося в Гомеле, он старался показать, что упродком делал все необходимое по снабжению военных, даже в ущерб населению города. В доказательство он ссылался на то, что после бегства из Гомеля повстанцы даже бросили 900 пудов сахара и 3000 пудов картофеля. В то же время В. Селиванов был вынужден признать, что запасы хлеба отсутствовали и снабжение частей приходилось производить в экстренном порядке — «после заявления, что завтра красноармейцам нет хлеба». Гомельский комиссар по продовольствию признавал, что прибытие тульских полков крайне обострило ситуацию с обеспечением населения и даже сорвало продразверстку.
В. Селиванову оппонировал комиссар 2-й бригады А. Ильинский. Причем свидетельства красного комиссара были весьма близки к тому, что замечал царский офицер С. де Метц: “На наши требования учреждения сначала отговаривались тем, что у них нет запасов. Но запасы, в конце концов, оказались. Теперь они куда-то увозятся… Например, вывозится мыло сотнями пудов, а на наше требование отвечают отказом, пропадает неизвестно куда пшеница, предназначенная для воинских частей, выдается совершенно испорченный мерзлый картофель. Вместо сена выдают какую-то гнилую смесь. Мясом полки обеспечивались всего три раза в неделю, хлебом в половинном размере» [2, л. 50].
1 марта 1919 г., т. е. за 20 дней до мятежа, А. Ильинский буквально взывал к вышестоящим инстанциям, обращая внимание, что материальное положение части с момента прибытия в Гомель остается абсолютно неудовлетворительным, ибо в полках оставатись только остатки неприкосновенных запасов.
Таким же, близким к катастрофическому, было положение со снаряжением. Тот же А. Ильинский отмечал: «Нет обмундирования: шинелей, обуви и всего другого… регулярно прибывает пополнение в части. Люди остаются в лаптях и домашнем платье. Одеть их совершенно нечем, они же требуют обмундирования… Достаточно поизносилось выданное красноармейцам в Туле, обувь же (исключительно ботинки) пришла в негодность, а починочного материала достать негде». На начало февраля в полках не хватало половины лошадей. В специальных командах и роте для связи не было необходимого технического снаряжения. По определению Ильинского, бригада «представляла собой слабоподвижную часть и в боевом отношении неготовую» [2, л. 40,44].
На фоне полуголодного существования наиболее легкодоступным продуктом для красноармейцев стали местные самогонные напитки — «какая-то жидкость, называемая «медком», от которой люди делаются почти сумасшедшими». Пьянствовали не только рядовые, но и офицеры. В результате учебно-военная подготовка в полках практически не велась: «Никаких занятий в эскадронах, конечно, не велось. Наряды были сведены до минимума, и люди в эскадронах убивали свой досуг в зависимости от вкусов и привычек. Любители женского общества танцевали в общественном собрании, поклонники искусства посещали кинематографы, более жизненные и практические элементы пустились в спекуляцию, а кокаинисты и алкоголики предавались своим привычкам в домашней обстановке» [3].
Комиссар А. Ильинский предупреждал: “Недовольство красноармейцев растет с каждым днем» [2, л. 44].
Сохранять хотя бы некое влияние на солдат пытались комиссары, но их усилия сводились на нет, т.к. агитационно-просветительная работа «каждый раз наталкивалась на больные вопросы — продовольственный, жилищный». Между красноармейцами и комиссарами усиливаюсь взаимное непонимание и недоверие, последние все более теряли контроль над ситуацией. Кроме того, личностный потенциал, социальный, идейно-большевистский и профессиональный опыт комиссаров оставлял желать лучшего. Так, бригадный комиссар, сыгравший в событиях весьма важную роль, Анатолий Ильинский, всего 24 лет от роду, до Февральской революции был студентом 2-го курса Московского коммерческого института. В 1916 году оказался в армии и получил звание прапорщика. Являлся активным анархо-синдикалистом. Его фронтовой опыт был минимален. 3-й Всероссийский съезд советов направил его в Тульскую губернию агитатором, затем он работал в городском хозяйстве. С этой должности осенью 1918 г. был назначен на пост комиссара бригады и тогда вступил в РКП(б) [2, л. 31].
Схожую биографию имел гомельский уездный военный комиссар 28-летний Алексей Маршин, за спиной которого было среднее образование, школа прапорщиков, командование ротой в тыловых частях в период Первой мировой войны. Выдвинулся он в подавлении мятежа чехословаков, командуя войсками Сызранской группы, после чего работал в отделе по организации военных комиссариатов Реввоенсовета РСФСР, откуда был назначен окружным военкомом Западной области, а с 16 января 1919 г. — гомельским военкомом. Оставаясь левым эсером, в партию большевиков А. Маршин перешел только в конце 1918 г. [2, л. 64-64 об].
Будучи одними из наиболее деятельных комиссаров, А. Ильинский и А. Маршин не смогли переломить ситуацию.
Создавшиеся в Гомеле условия разлагающе действовали как на военных, так и на жителей города. Самочинные реквизиции красноармейцев и даже гражданских, пьяные дебоши солдат становились обычным явлением. Уездный продовольственный отдел жаловался, что не может заготовить достаточное количество хлеба, потому что он зачастую перехватывается по пути железнодорожниками и др. организациями [2, л. 70].
Росло недовольство как среди военных, так и среди местного населения. Причем в недовольстве прибывших в Гомель военных выраженно формировался антисемитизм. Еврейское население было наделено в глазах не знакомых с реалиями «черты оседлости» и рядовых красноармейцев, и офицерства «комплексом вины» не только за чужеверие, но и за властно-политическую и экономическую ситуацию в городе. Традиционный и в то же время довольно абстрактный российский антисемитизм получил конкретно-персональное воплощение в хозяевах гомельских зажиточных домов и гостиниц, магазинов и кафе, предпринимателях, коммерсантах, а главное — в представителях властных структур, членах ревкома. Это чувствовали сами гомельские ревкомовцы. М. Хатаевич позднее свидетельствовал: «Атмосфера при создании советской власти была тяжела. Буржуазия собралась из окрестных мест и создала здесь гнездо спекуляции. Так как почти вся буржуазия сплошь еврейская, … так как продовольственный вопрос стоял остро… и так как ответственные работники были сплошь евреи, то антисемитское настроение в массах в момент организации советской власти усилилось, … бороться с антисемитизмом было очень трудно, так как большинство работников были евреи» [2, л.50].
М. Хатаевичу вторил сотрудник гомельских «Известий ревкома» Иоффе: «Еще два месяца до мятежа атмосфера была густо насыщена антисемитизмом и ненавистью к нам, коммунистам, среди железнодорожных масс и красноармейцев, но наши товарищи, ответственные работники, не особенно тревожились, находя такие явления вполне нормальными для Гомеля, и меры к борьбе не принимались» [2, л.74 об].
Атмосфера в Гомеле все более сгущалась и подпитывалась известиями об антисоветских восстаниях в Брянске, Рогачеве, Корме, др.
Не менее взрывоопасная ситуация вызревала на фронтах. В январе 1919г. командующим Северной группой войск Украинской Директории назначается 27- летний генерал-хорунжий, ближайший и энергичнейший соратник С. Петлюры, Владимир Оскилко. Численность группы достигает 40 тыс. Она становится самым дисциплинированным и боеспособным подразделением УНР, разворачивает успешную деятельность на Волыни и в Полесье против большевистских сил и польских легионеров. В середине марта 1919 г. украинские войска вплотную подошли к Мозырю, тесня красноармейские силы на восток.
По показаниям гомельского большевика Вольфа Неймана, примерно за две недели до мятежа им была получена телеграмма от немецких интернационалистов, преобладающих в немецких солдатских советах и поддерживающих контакты с большевиками, в которой сообщалось о якобы готовящемся наступлении германских войск со стороны Лунинца. Высланная в прифронтовую линию разведка обнаружила отступающий красноармейский конный отряд в 250 чел., в котором царили «полный беспорядок и погромная антисоветская агитация с лозунгами «Мы не хотим проливать кровь за жидов!», «Долой гражданскую войну!». В Турове красноармейцев приветствовала местная интеллигенция — священник, начальник почты, учителя. Отступающие громили советские органы, а в деревне Титковичи вместе с солдатами 168-го, 151-го и 144-го полков произвели грабежи еврейских домов и даже убили! женщину-еврейку. При этом они угрожали, что по приезду в Гомель вырежут «жидов комиссаров» [2, л.51, 51об.].
Вернувшись в Гомель, Нейман в тот же день сделал на заседании уездного комитета РКП(б) внеочередное заявление о разложении красноармейских формирований в прифронтовой полосе. На присутствующих на заседании Н. Билецкого, С. Комиссарова, Беленького, Хейфеца, Хавкина, И. Ланге и др. доклад і «произвел удручающее впечатление», но при этом они отстранились от какого-либо воздействия на ситуацию, заключив, что происходящее в армии — дело не Гомельского комитета партии, а губернских властей и руководства Западного фронта. Было также отвергнуто предложение послать агитаторов со ссылкой на то, что такого рода работников комитет не имеет [2, л. 51].
Гомель ждал восстания, ходили слухи о возможном выступлении недовольных частей в годовщину Красной Армии — 23 февраля. Ожидания стали оправдываться чуть позднее, в начале марта, когда на станции Гомель-Хозяйственный пришлось разоружать прибывший с фронта 153-й Могилевский полк. Причем ревком постарался устраниться от непосредственного участия в этом деле, отключив телефонную связь. На разоружение были отправлены бойцы 2-й бригады и гомельского гарнизона, а в подкрепление привлекли наиболее верных железнодорожников и гомельскую ЧК. Последнее оказалось очень своевременным, ибо солдаты гарнизона едва не присоединились к бунтующему полку, а после события заявили, что они согласны с лозунгами восставших. Бунтующий полк удалось разагитировать, благодаря усилиям железнодорожных комиссаров, а затем разоружить и арестовать активистов. В тот момент удалось избежать открытого I выступления красноармейцев бригады, но, по признанию тех же комиссаров, «стало ясно, что вскоре придется и их обезоруживать» [2, л. 20, 49об.].
Напряжение нарастало, и ревком стал настаивать на удалении ненадёжых полков из Гомеля. Однако в ситуацию вмешались военные события. 18 марта бригаде было 1 приказано в срочном порядке отправиться в район Овруча. Уже в этот же день был і погружен и отправлен первый эшелон с 1-м батальоном и командой конных разведчиков 68-го полка. В ночь с 18 на 19 начал погрузку второй эшелон с красноармейцами 67-го полка, который оправился в 7 часов утра 19 марта, следом за ним — следующие. Значительная часть полков осталась в Гомеле из-за отсутствия обмундирования.
По свидетельству железнодорожного комиссара Лашкевича, при погрузке 21-го марта красноармейцы «начали уже бесчинствовать… из подаваемых им для погрузки вагонов выбрасывали доски и печи и заявляли, что они в таких вагонах не поедут». Наблюдавший отгрузку комиссар Химаков одернул недовольных и они начали садиться в вагоны, при этом многозначительно пообещали, что скоро вернутся в Гомель. Справившись с отправкой наиболее ненадежных частей 2-й бригады, гомельские власти облегченно вздохнули. Передышка, однако, оказалась очень недолгой — через два дня восставшие части вернулись, и город на неделю оказался в их руках.
Список литературы
- «Из истории не вычеркнуть…»: к 90-летию Стрекопытовского мятежа в Гомеле (март 1919 г./ 1 сост. В. М. Лебедева и М. П. Чуянова. — Гомель: ГГУ им. Ф. Скорины, 2010. — 152 с.
- Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). | Ф. 17 (Центральный комитет РКП(б), Бюро секретариата), оп. 84. д. 17 (Письмо, доклады и | объяснительная записка представителя ЦК РКП(б) Евгении Бош о причинах мятежа в Гомеле с материалами).
- «За свободу». — № 141, 30 мая 1924 г.
Автор: В.М. Лебедева
Источник: “Беларусь і суседзі: гістарычныя шляхі, узаемадзеянне і ўзаемаўплывы”: матэрыялы ІІІ міжнароднай навуковай канферэнцыі, Гомель, 30.09 – 1.10. 2010 г. / Гомельскі дзярж. ун-т. імя Ф. Скарыны; рэдкал.: Р.Р. Лазько (адказны рэд.) [і інш.]. – Гомель, 2010.Ст. 158-164.
