Есть ли в народном творчестве неучтенные жанры, неосвоенные области, неизученные явления? Оказывается, есть, и немало. Их обнаружению способствуют два обстоятельства: 1) современный подход к фольклору как к интегративному феномену, включенному в сетку многообразных культурных связей; 2) возможность точной фиксации народных высказываний о своей собственной культуре в ее местных версиях и вариантах. Не будет ошибкой сосредоточить внимание на календарной обрядности как явлении, сокращающем в наше время зону своего активного бытования. «Стрела», иначе обряд вождения и захоронения «стрелы», еще в недавнем прошлом отличался массовостью проведения. Вот уже около полусотни лет данная локально-региональная парадигма, охватывающая пограничье Гомельщины, Брянщины, Черниговщины, находится в зоне повышенного внимания со стороны собирателей и ученых. Однако приходится констатировать, что сами прозаические высказывания о «Стреле» как таковые пока не стали предметом исследования. Что они собой представляют? Как их квалифицировать? Какая методика изучения наиболее приемлема? Каково их место в фольклорной культуре? Как они соотносятся с фольклорной несказочной прозой? Возможно ли их изучение в антропологическом аспекте с учетом типологии собирателей и информантов? На последний вопрос мы постараемся ответить. Затрагивая антропологический момент, невольно поднимаешь и обозначенные, что вполне естественно.
Начнем с небольшого экскурса в историю. В свое время не был оценен научный посыл статьи В. С. Бахтина «Один из неучтенных песенных жанров (к вопросу об индивидуальном творчестве в фольклоре)», опубликованной в 1976 году. Не будем дискутировать с автором по теоретическим вопросам. Для нас более важен общий подход к объекту изучения. У В. С. Бахтина речь шла о произведениях, пограничных «между фольклором и литературой, между индивидуальным и коллективным творчеством» [1, с. 233], то есть о чем-то третьем — не кондово фольклорном, но и не литературном: о сочинениях местных авторов, имеющих «узко местное значение и столь же узкое распространение» [1, с. 231]. Для нас плоды деятельности поэтов-любителей, ориентирующихся, согласно В.С. Бахтину, на групповое сознание, относятся к инициарной, «начинательной» (лат. initiare — начинать) сфере, существующей в словесном творчестве наравне с фольклором и литературой. Креативность и примитивность — два крайних полюса инициарной сферы, а между ними — огромное количество промежуточных форм, только частично учтенных фольклористами. Так, до 1990-х годов никто из специалистов не озаботился хотя бы в общем плане систематизировать безжанровую фольклорную прозу — хранительницу культурных кодов этноса на локальном уровне. Для ученых она обладала качеством народного документа, источником сведений о магии, мифологии, календарных и семейных обрядах, народном христианстве и т. д., многократно, в разных контекстах цитировалась, подчас подменяя собой научный анализ, но не стала объектом серьезного теоретического осмысления, оставаясь на подсобных ролях.
Сдвиг наметился в работах российских этнолингвистов, которые, в частности, определяли прозаические мотивировки ритуальных действий как особый род фольклорного текста (С. М. Толстая), особый жанр (Л.Н. Виноградова). Вслед за ними считать жанром народные интерпретации любого этнографического факта предлагает А.Б. Мороз. Попробуем подойти к проблеме с другой стороны. На наш взгляд, система полноценных фольклорных жанров является тем экраном, на фоне которого выделяется в качестве объекта специального интегративного исследования дискурсивная народная проза. Она принципиально безжанровая, хотя и допускает выделение квазижанров, к которым можно отнести мотивировки ритуальных действий. Дискурсивная проза состоит из определенных тематических сегментов, содержащих комплекс разноплановых сведений — этнографических, мифологических, лингвистических, религиозных, исторических и т. д. Здесь нет нужды останавливаться на множественности значений термина «дискурс». Их, к примеру, подытожил Патрик Серио [см.: 6]. Отталкиваясь от общего смысла понятия, под дискурсивной народной прозой вообще и относящейся к «Стреле» в частности мы понимаем неограниченное количество естественных, как правило, недоступных наблюдению, и спровоцированных собирателями высказываний, в центре которых находится не Событие, как в нарративных жанрах (сказках, легендах и т. д.), а Сообщение [см.: 4].
Коммуникативная ситуация собиратель — информант включает антропологический момент определяющий как характер высказываний, так и качество записей. Достоверность научных выводов во многом зависит именно от них. Среди собирателей выделяются три основных типа: аутентики, описатели, пересказчики.
Самый ценный, надежный, выверенный материал находится у аутентиков — особого типа «полевиков», прекрасно владеющих методикой собирания и расшифровки записей. Представление о результатах их работы дают записи «Стрелы», сделанные И. Мазюк, И. Смирновой, Е. Боганевой [7, с. 231-235]. Аутентики фиксируют свои уточняющие вопросы, как это сделал Г. Лопатин: «Што за чучала?», «Дзе палілі?», «На стряле яйцы падкідалі?». Предикативная сгущенность нужной собирателю информации отличает фольклорный дискурс от обыденной речи. Например: «На Ушэсьця ў нас стрялу вадзїлї. Сабіраліся пажылыя і дзеці. Усе браліся за рукі, ішлі з вуліцы на вуліцу і пелі: «Із Халецкія на Савецкаю…» Халецкая была крайняя вуліца. «З Халецкія на Савецкаю правядом стрялу да па ўсём сялу…» Сабїралїся ўсе на цэнтры, на бугрэ. Сабіраліся, выносілі стол, складаліся (…), і пашлі стрялу вадзїць па дзярэўні» [7, с. 234].
Аутентики обладают даром располагать к себе людей, и тогда повествование о «Стреле» отходит от голой предикативности. Информант свободно включает пояснения, песенные отрывки, приговорки, воссоздает реальную обстановку действа: «На Ушэсце ў трэцім часу сабіраюцца людзі. Вядом разгавор «Куда стралу весці?» Весці трэба толькі ў жыта. Водзім карагоды. Садзім дзетак у тры кучкі і водзім вакол іх карагоды і пяем песню. Потым вядом стралу ў жыта. У нас казалі, што страла ходзя па малання, то людзей б’е, то хаты паля. Так кажуць, што нада яе адвесці ў поле і закапаць, каб яна не хадзіла па дзярэўне і шкоды не рабіла» [2, с. 161-162].
Линейная («фабульная») форма изложения материала в беседе с аутентиками может эмоционально подсвечиваться разными деталями, сопровождаться отступлениями, риторическими вопросами, восклицаниями, очень важными для создания психологического портрета «автора»-информанта.
Описатели являются непосредственными наблюдателями обряда или его части. Благодаря им ученые получают сведения «из первых рук». Все увиденное и услышанное описатели фиксируют на бумаге или с помощью техники. С самими участниками обрядового действа они в этот момент не контактируют. Результатом становится авторский текст. В зависимости от цели и задач, которые ставил перед собой собиратель, его наблюдательных способностей и писательского таланта из-под пера выходит сухой отчет с более-менее точной фиксацией обстоятельств, эмоционально окрашенный рассказ или нечто промежуточное. В любом случае последующий исследователь «Стрелы» будет иметь дело с личностным восприятием обряда и должен учитывать этот «возмущающий» фактор.
Пересказчики опираются на сообщения информантов, но по той или иной причине не фиксируют их, а потом пересказывают своими словами. Их записи могут содержать вкрапления аутентичных деталей — цитат, песенных текстов, замечаний и др., а в ряде случаев — собственные замечания и интерпретации. Публиковать подобные материалы целесообразно с пометой «Сообщение». Как правило, такого рода тексты характерны для студенческих работ. Неопытный собиратель, не вооруженный техникой, просто не успевает зафиксировать живую народную речь.
Интенсивное накопление прозаического материала по «Стреле» началось с 70-х годов прошлого века и шло параллельно с попытками рассеять «туман первозданной тайны» (Л. Шестов) над обрядностью, показательной по меньшей мере в трех аспектах: 1) локусном — с характерной кольцевой драматургией действа, включающего сбор по улицам, выход на площадь, шествие по улице, ведущей к полю, действия на поле, возвращение в деревню; 2) темпоральном — с двойной приуроченностью захоронения символов стрелы на ржаном поле за деревней: к празднику Вознесения и ко второй половине дня; 3) песенном, представленном рядом вариантов и версий основной песни о стреле, имеющей целью некую жертву — человека, птицу, животное, которая окружена группой хороводных песен, где нет никаких упоминаний о стреле, — как и основная, они также называются стрэльными, стралавыми, стральными или лёлюшками (по припеву лёли).
В ситуации эпистемологической неуверенности относительно «Стрелы» исследователь просто вынужден следовать за народными интерпретациями, добровольно принимать их как истинные или отвергать как наивные, не выдерживающие критики, но игнорировать их не может. В любом случае он имеет дело с краткими или более-менее развернутыми образцами мы-повествования на тему «Вот как у нас водят «Стрелу».
Что бы ни говорили о тесной связи фольклористики и этнологии, задачи исследования фольклорно-этнографических комплексов у фольклористов и этнологов совершенно разные, даже если они и пользуются одним и тем же материалом. Для этнолога дискурсивная проза — источник сведений о том, как проходил или проходит сейчас обряд «Стрела». Фольклорист сосредоточится на особенностях самого дискурса, на стиле высказываний о «Стреле», на том, кто и как говорит об этом обряде. Этнофольклорист попробует объединить оба подхода, однако практика подобного исследования еще не стала прочной научной традицией. Совершенно очевидно, что слово информанта и типология информантов заслуживают самого пристального внимания и представляют собой актуальное научное пространство, достойное специального рассмотрения.
Даже при поверхностном взгляде на прозаический дискурс «Стрелы» заметно, насколько по-разному говорят об обряде разные типы информантов — иллюстраторы, функционалисты и (гипотетически) когнитивисты.
Информанты-иллюстраторы, по большей части, простые визуалисты. Рассказ визуалистов представляет собой вербализацию зрительной картины, регистрацию того, что происходило перед глазами, и не более того. Например: «Сабіраюцца людзі каля палудня. Па ўсём сяле ідзе карагод. Паюць песню «Я пушчу стралу па ўсяму сялу». Патом этат карагод выходзіць за аколіцу, у поле, там у нас усё жыта расцёць. Водзяць карагоды. Закапваюць стралу. Эта вельмі інцярэсна і весела. Закапваюць усякія прадметы, вешчы — у каго што ёсць: вяровачкі, гузікі, шпількі. Дзяцішкі стаяць у кругу, а вакруг водзяць карагоды. Пяюць яшчэ розныя песні, весяляцца. Патом ідуць у дзярэўню, дзелаюць вячэру. Ждуць цёплых дней» [5, с. 147].
Сообщение иллюстраторов формируется из видимого материала. Они, например, просто перечисляют, что закапывается в землю. Предметный язык обряда для них просто данность. Их не смущает несоответствие между песенной стрелой-убийцей своей жертвы и «стрелой» в обряде, где ее символизируют разные предметы, даже отдаленно не напоминающие боевую стрелу: «Стралу вадзілі, як ляльку хавалі… І ляльку неслі ў канец дзярэўні, і ету ляльку закапвалі, штоб уражай быў харошы, лён рос. Ляльку называлі «Страла». Карагоды вадзілі, песні пелі разныя, старынныя. Пелі песню: «Як ішла страла / Да і ўдоўж сяла. / Ой, лю-лі, лю-лі, / Да і ўдоўж сяла. Да ўбіла страла / Добра моладца.» [5, с. 149].
Информанты-функционалисты, рассказывая о «Стреле», без всякой просьбы со стороны собирателя обязательно пояснят, с какой целью проводится данный обряд. Для примера сравним два высказывания. Первое чисто информативное, содержащее к тому же местное название обряда — «Сула»: «На Ушэсце сулу вадзілі па сялу, якія харашэ пелі, не ў маём узросце. Пелі харошо, вадзілі і пелі песні. Ідуць удоўж вуліцы і пяюць: «Сула, сула рэчка…» [5, с. 149]. Второе заканчивается пространным пояснением полифункциональности действия: «Вадзілі стралу пасля Паскі на Ушэсце. Збіраліся жанчыны і браліся за рукі. Яны перагарожвалі дарогу… Ішлі за вёску ў поле. У руках маглі несці каменьчыкі, ветачку. Пелі песні і доўга ішлі. Рабілі гэта, каб кароўкам добра было. Гром атварочаў ад вёскі, каб дождж ішоў, смярцей меней было» [5, с. 148]. Ясно, что перед нами мифоритуальное сообщение, сформированное для коммуникации с собирателем, о чем сигнализирует оборот: «Рабілі гэта, каб».
Информанты-когнитивисты в настоящее время, видимо, отсутствующее коммуникативное звено, минус-явление, свидетельствующее об исчезновении из сознания народа эпистемологического звена обрядности, совершившееся в незапамятные времена. Никто из аутентичных информантов не пытался, если судить по известным записям, объяснить, почему водят «стрелу», хотя в семиотическом плане обряд по-прежнему представляет собой действия, направленные на формирование специфического канала связи между земным миром с его земными заботами и сакральным, знаком которого можно считать мистическую стрелу. Эта стрела опасная (её, к примеру, захоранивают, «каб гром атварочаў ад вёскі») и живительная («каб дождж ішоў»), но кто тот субъект, атрибутом которого является стрела, не скажет никто. Здесь начинается область научных интерпретаций. Через целеполагание обряда и мифосемантику стрелы фольклористы пытаются «вычислить» статус сакрального персонажа, оставшегося по ту сторону эпистемологического разрыва. После него аутентичные исполнители обряда ориентировались исключительно на значимость старой традиции и позитивные цели обрядности. Если традиция требовала обряжаться в «старца» и «старчыху», т. е. нищих, или в «паніча» и «паненку», то такие пары со свойственной им драматургией присутствовали в обрядности. Сочетание в высказываниях иллюстративного материала «как» и объяснительного «для чего» — характерная черта дискурса информантов-функционалистов, но когнитивное «почему» им неведомо. Для них обряд замкнут в себе, а в дискурсе визуализация сочетается с феноменологическим моментом. Так, например, рассказ о шествии к полю с «панічом» и «паненкай» под песню «Як пушчу стралу па ўсяму сялу» включает ряд объяснений действий: «Пакуль ідуць к жыту, хлопец-паніч нясе ляльку. Прыходзяць да жыта, качаюцца ў ім, каб не балець, каб быць здаровымі. Тады ўсе становяцца ў круг, паніч пасярод круга. Ён закапывае ў жыце ляльку, а ўсе плачуць, каб лялька не абіжалася, штоб паліваў дождж, штоб лялька дабра жалала і штоб быў харошы ўраджай» [5, с. 149].
Всегда следует с большой осторожностью экстраполировать в прошлое современные трактовки обрядовой традиции, исходящие из уст информантов. Она не была окаменевшей, раз и навсегда данной, и, видимо, неоднократно подвергалась различным влияниям. С каждым новым поколением что-то неуловимо менялось в самом обрядовом «тексте» и прозаическом дискурсе. Панич, паненка, танец, песня, пара, шеренга, лялька, закапывание, возвращение, стол, мёд, угощение — вот неполный словарь текста из д. Михальки Гомельского района. Дискурс информантки из д. Глыбокое, переселившейся сюда из д. Амельное Ветковского района, сочетает в себе две локальные традиции и, соответственно, два «словаря». Глыбоковский обрядовый «словарь» имеет следующий вид: стрела, лялька, хоровод, закапывание. У Амельновского он иной: дед, баба, лохмотья, встреча, кавалер, невеста-красавица, фата, кривой танок [5, с. 150]. Как видим, локальный дискурс «Стрелы» обладает чертами, общими для многих высказываний. Серия высказываний демонстрирует как повторяемость отдельных деталей, так и определенные расхождения между ними. Культурный багаж информанта выявляется через сочетание общего и особенного в его высказывании. Серия составляет макротекстовое единство, включающее наряду со значимыми деталями также пустоты, зияния, провалы, а наряду с достоверными фактами — абсолютно недостоверные. В этом плане фольклорный дискурс мало чем отличается от прозаических жанров. Как проницательно заметил С. Жижек, «. любое, даже самое гармоничное произведение искусства всегда в первую очередь фрагментарно, в нем всегда чего-то недостает по отношению к пространству. И весь фокус успеха в искусстве заключается в способности художника превратить этот недостаток в преимущество — искусно манипулировать этой пустотой в центре и тем откликом, который она вызывает в окружающих ее элементах. Тогда можно рассчитывать на «парадокс Венеры Милосской»» [3, с. 60].
Какие выводы следуют из всего сказанного?
- Тот вид прозаического дискурса, который с учетом антропологического момента рассмотрен на примере «Стрелы», — явление нашего времени. Он результат развертывания собирательской работы на качественно иной, чем ранее, основе.
- Изучение локальных календарно-обрядовых дискурсов важно для установления качественного уровня и общей структуры современной этнической культуры, а также отношения информантов к традициям — как к живым, действенным, когда обряд еще существует в быту, так и к мемориальным, редуцированным до феноменологического факта, когда обряд актуализируется исключительно в виде рассказа о нем.
- Дискурсивная проза подлежит интегративному изучению. К примеру, этнофольклористу в отличие от чистого этнолога небезразличен функциональный дискурс обряда. Дискурсный анализ дает мифофольклористу возможность заметить отблески мифов, питающих ритуал «Стрелы». Он исходит из представления о мифе как ментальном посыле, облеченном в дискурс. В свою очередь, лингвофольклорист нацеливается на расшифровку семантики дискурсного слова. Вопрос, требующий особо пристального внимания фольклористов, — наличие или отсутствие художественного компонента в высказываниях об обрядности. Когда историко-этнографический подход заслоняет фольклористическую проблематику, это ведет к одностороннему восприятию народной речи и недифференцированному подходу к информантам.
- Никакой серьезный ученый не станет заниматься тавтологией или изучать дискурсные факты ради самих фактов. В конечном счете ему важно знать, что несет дискурсная серия: хаотичный набор обрядовых мотивировок, множество разрозненных смыслов или данное множество сигнализирует о некоем единстве, сохранявшем идентичность при всех формообразованиях на протяжении длительного времени.
Литература
- Бахтин, В. С. Один из неучтенных песенных жанров (к вопросу об индивидуальном творчестве в фольклоре) / В. С. Бахтин // Русский фольклор : историческая жизнь народной поэзии / АН СССР, ИРЛИ ; отв. ред. А. А. Горелов. — Л., 1976. — Т. 16. — С. 227-235.
- Вечнае: фальклорна-этнаграфічная спадчына Веткаўскага раёна / аўт.-укл. І. Ф. Штэйнер, В. С. Новак. — Гомель : УА «ГДУ імя Ф. Скарыны», 2003. — 362 с.
- Жижек, С. Чума фантазий / С. Жижек. — Харьков : Гуманитарный центр, 2014. — 386 с.
- Кавалёва, Р. М. Фальклорная няказкавая проза : метад. указанні і іл. матэрыял для правядзенння фальклор. практыкі студэнтаў I курса філал. фак. / Р. М. Кавалёва, Т. В. Лук’янава, В. С. Дзянісенка. — Мінск : БДУ, 2012. — 115 с.
- Народная духоўная спадчына Гомельскага раёна / уклад., сіст., тэкст. праца В. С. Новак. — Гомель : ААТ «Полеспечать», 2007. — 454 с.
- Серио, П. Анализ дискурса во французской школе (дискурс и интердискурс) / П. Серио // Семиотика : антология / сост. Ю. С. Степанов. — М., 2001. — С. 549-562.
- Традыцыйная мастацкая культура беларусаў : у 6 т. / ідэя і агульнае рэдагаванне Т. Б. Варфаламеевай. — Мн. : Бел навука: Выш. шк., 2001-2012. — Т. 6, кн. 1 : Гомельскае Палессе и Падняпроўе / Т. В. Валодзіна [і інш.].2012. — 910 с.
Автор: Р.М. Ковалева
Источник: Зборнік дакладаў i тэзісаў VIII Міжнароднай навукова-практычнай канферэнцыі «Традыцыі і сучасны стан культуры і мастацтваў» (Мінск, Беларусь, 7-8 верасня 2017 года) / гал. рэд. А. І. Лакотка; Цэнтр даследаванняў беларускай культуры, мовы і літаратуры НАН Беларусі. — Мінск: Права і эканоміка, 2018. — С. 518-522.
