Повседневная жизнь населения Беларуси на оккупированной территории в 1941–1944 гг. (по материалам устных свидетельств)

В советское время образ войны 1941-1945 гг. во многом был сформирован на базе тщательно подобранных официальных источников и военных мемуаров, прошедших через руки цензуры. В результате сформировалась предельно упро­щенная «черно-белая» картина видения событий. Война виделась через призму простых понятий «мы» и «они». «Мы» или «наши» — это красноармейцы, парти­заны, подпольщики. «Они» или враги — это немцы и предатели. Такой подход не позволял рассмотреть «полутона» и «оттенки» проблемы. Очевидно, что кроме двух противоборствующих сторон, непосредственно участвующих в конфликте, была еще как минимум и третья сила — это т. н. «стоящие в стороне» и живущие по принципу «моя хата с краю».

Простые крестьяне, зачастую полуграмотные, ментально чуждые как коммунистической, так и нацистской идеологии, имеющие перед собой одну единственную цель выжить. Не победить в войне на чьей-либо стороне, а имен­но физически выжить. Повседневная жизнь гражданского населения, оказавше­гося между Красной армией и Вермахтом, как между молотом и наковальней и является темой нашего исследования.

Источниковая база исследования представляет собой материалы устных опросов, которые регулярно проводятся студентами и преподавателями Гомель­ского государственного университета им. Ф. Скорины с 2009 г. Регион, охвачен­ный полевыми исследованиями, представляет преимущественно территорию со­временной Гомельской области Республики Беларусь, однако в коллекции интер­вью имеются материалы, записанные в Брестской, Могилевской областях РБ, а также в смежных областях Украины и Российской Федерации. Всего в коллекции собрано более ста интервью разного объема и степени информативности, за­фиксированных на диктофон, либо записанных от руки.

Усредненный образ информанта — это пожилая белоруска, в возрасте около 85 лет (на момент проведения опроса), жительница сельской местности, разговари­вающая на «трасянке» (смеси русского и белорусского языков), либо на местном диалекте белорусского языка. Большинство опрошенных пережило войну детьми либо подростками. Особую ценность представляют воспоминания о войне, напи­санные непосредственными участниками собственноручно.

Безусловно, война, в первую очередь, — это жестокость и смерть. Именно террор оккупантов по отношению к мирному населению наложил сильнейший от­печаток на людскую память («…Растрэльвалі тых, у кагородныя быліу парцізанах — пазбіраюць паставяць каля канвы і страляюць — каго убілі, каго не — усіх у канаву і закапваць»; «…оставляли на улице продукты (мешок сахара и др.), если кто-то пытался забрать — расстрел. Маленький мальчик, Адолик, поднял мешок конфет, за это ему отрубили правую руку») [1; 2].

Вспоминая события 1941-1944 гг., информанты описывают так же и быто­вую, повседневную сторону жизни. Это не только скудное питание, ветхая одежда, принудительный труд, но и атмосфера страха («…немцаў вельмі баяліся, яны ж усе з аружыем, страшныя, уцікалі хто куды, каб ім на глаза не папасціся. Хоць той немец і залаты, а баяліся, хаваліся, каб не бачыць дажа»; «… нимцы днем булы, а партизаны вночи — нигдэ спокою ны було») [3; 4].

Так же бросается в глаза при анализе интервью — вынужденный, почти по­вседневный коллаборационизм. Местное население привлекалось для бытового об­служивания оккупантов («…женщинам немецкие солдаты давали свои вещи, бе­лье, чтобы те их стирали, штопали, а за это давали либо хлеб, либо котелок с су­пом, маргарин, мыло») [5]. Во время строительных и инженерных работ («… немцы стали быстро строить переправу на том месте, где она была у них в 1941 году напротив теперешних Золотых песков. Начали заставлять всех старых и молодых копать окопы, окопы во весь рост. От берега реки было три линии окопов. В Луке были вырублены все деревца и кусты спалены. Образовалось чистое поле. Нашим войскам приходилось трудно наступать» [6]. Наконец, для выполнения транс­портной повинности («я іх [немцев] на подводах у Возераны возіў. Воны прышлі до старосты, сказалі штоб даў подводы, ну сказалі я поехау, не откажешь же, я не одін поехаў, со мной буў мацеры брат. Довезлі іх до Сцвігі высаділі і воны нас одпусцілі і поехалі …А тры разы у Лельчыцы падводаю немцаў возілі, стараста прыгадваў») [7].

Традиционные образы участников конфликта представляются противоре­чиво и неоднозначно. Например, «немец», с одной стороны, традиционно вы­ступает как враг, несущий опасность, грабеж и смерть («…у вайну немцы забралі карову, свіней, курэй лавілі, усё падчысцілі»; «…у Жлобине окола по­чты, круглыя такія вісельнйца і вяроўка вісіть. Чуть правініўся — павесять і няделю вісіць … яны з людей здекваліся») [3; 8].

С другой стороны, «немец» нередко фигурирует как «благодетель» с хре­стоматийной конфетой для «киндера» или медикаментами для больного («немцы давали кто хлеб, кто котелок с супом, конфеты, под Новый год даже бросали новогодние подарки»; «… когда брат заболел тифом, немец Кри­стиан приносил лекарства, посоветовал повесить на дом табличку, что в доме больной тифом, что бы его обходили») [5; 9].

Наконец, немец — это доверчивый «недотепа», которого легко обмануть и провести («…немцы доверчивые, не знают где что можно спрятать, от них можно откупиться. От украинцев откупиться нельзя, от них ничего не спря­чешь, находили все»; «…помню немцы расцілі свінню, здаровую такую вырасцілі. А адзін раз прасыпаюцца — няма свінні, прапау «шпік» i як яго зваравалі, як выцягнулі? Свіння дажа не піскнула. Во парапалоху было!») [2; 10].

Наиболее смелые белорусы пытались даже подшучивать над немцами («К канцу быў такі случай, адзін мужык спрасіў: «Пан, як там Масква?», дык той ад злосці чуць бараду не адарваў, поняў што іздзяваюцца») [10].

Совершенно нетипичными оккупантами выступают итальянцы: «Италь­янцы доброжелательные, веселые. Ходили по улицам, у них были музыкальные инструменты, могли под окном какой-либо девушки всю ночь петь песни» [2].

Такой же противоречивый образ и у партизан. Понятно, что родственники участников сопротивления помогали партизанам и относились к ним положительно («…чем могли — помогали партизанам, которые были в лесу: собирали еду, отда­вали теплую одежду, передавали кое-какие лекарства») [11]. Но значительная часть населения видела в «народных мстителях» повышенный источник опасности. Как минимум партизаны реквизировали продовольствие у крестьян («партизаны приходили каждую ночь. И забирали еду, одежду, обувь. У папы были хромовые са­поги и брюки галифе. Они и это забрали») [12]. Как максимум партизаны могли спровоцировать оккупантов на карательные акции, что выливалось в сожжение це­лых деревень («обычно немцы не трогали гражданское население до тех пор, по­ка не появились партизаны. С появлением партизан начались подрывы железнодо­рожных путей, водопроводов и других коммуникаций. Участились нападения не немецкие гарнизоны. В ответ на это немцы прочесывали леса, деревни, ловили подозрительных лиц, поджигали дома, палили деревни»; «…как стало известно позже, немцы спалили Селец в отместку за то, что рядом была водокачка, и партизаны ее подорвали») [13].

Образ красноармейца, воина освободителя также далек от идеализированного героического облика, во многом сформированного советской пропагандой. По вос­поминаниям населения, солдат РККА в 1943-1944 гг. скорее вызывал чувство жа­лости и сострадания. Он был измучен непрерывными боями, голоден и неопрятно одет («…солдаты и офицеры были уставшие, изнеможденные», «…солдаты вы­глядели «вымучанымі», «чорнымі». «… Беднянькіе ішлі ў абмотках і батінкі, абмоткі як помню, і вот ідуть етыя салдацікы, вады хочуть») [14; 8].

Предварительные итоги проведенного исследования, позволяют говорить, что во время оккупации 1941-1944 гг. проявилась не только «советскость» бе­лорусов и готовность воевать за коммунистический режим, но также прояви­лась и «тутэйшесть» белорусов, многие из которых жили по принципу «моя ха­та с краю». Главной потребностью и идеей населения было удовлетворение ми­нимальных потребностей в личной безопасности, еде и одежде. Для большин­ства белорусов идеология (нацистская или коммунистическая) была чужда и непонятна в принципе.

Список использованных источников

1. Домосканова Анна Семеновна 1934 г. р. Опрос 2011 г.
2. Корсакова (Миронова) Мария Николаевна 1930 г.р. Опрос 2009 г.
3. Кушнерова Ольга Никаноровна 1926 г.р. Опрос 2012 г.
4. Гринько (Колодич) Надежда Андреевна 1931 г.р. Опрос 2011 г.
5. Маевская Антонина Павловна 1936 г.р. Опрос 2010 г.
6. Лыженков И.П. 1925 г.р. Рукопись.
7. Трухоновец Николай Никифорович 1927 г.р. Опрос 2010 г.
8. Баранова (Циркунова) Нина Герасимовна 1930 г.р. Опрос 2012 г.
9. Шевцова Лидия Ивановна 1931 г.р. Опрос 2009 г.
10. Василенко Татьяна Алексеевна 1930 г.р. Опрос 2010 г.
11. Анонимно. Опрос 2011 г.
12. Сидорова Татьяна Ивановна 1931 г.р. Опрос 2009 г.
13. Ананьев Иван Васильевич. Опрос 2011 г.
14. Матвеенко Анна Михайловна 1936 г.р. Опрос 2010 г.

Автор: А.Д. Лебедев
Источник: Великая Отечественная война 1941–1945 гг. в исторической памяти народа: сборник научных статей Международной научно-практической конференции, посвященной 75-летию Победы, Брест, 9–10 апреля 2020 года / Министерство образования Республики Беларусь, Учреждение образования “Брестский государственный технический университет”; редкол.: Н. П. Яловая (гл. ред.) [и др.]. – Брест: БрГТУ, 2020. – С. 105–108.