Политические настроения крестьян Гомельщины в 1920-е годы

В 1917 г. в результате Октябрьского вооруженного переворота к власти пришли боль­шевики. Новый режим привлекал часть населения популистскими лозунгами и спецификой аграрной реформы, в ходе которой всем трудящимся гарантировалась земля, отобранная у «эксплуататоров» [1, с. 63]. Крестьянство, составлявшее в начале 1920-х гг. 82 % от общей численности жителей Гомельской губернии, страдало от малоземелья и жаждало справедли­вого, в понимании крестьян, распределения земли помещиков. В этом аспекте революцион­ная социалистическая пропаганда находила отклик среди крестьян.

Первая мировая война, немецкая оккупация, советско-польская война, гражданская война, действия на территории Гомельщины различных бандформирований, постоянный пе­реход власти от одной политической силы к другой, окончательно «вымотал» местное насе­ление. Политические настроения крестьянства Гомельской губернии в 1920 г. можно охарак­теризовать следующими словами: «Нехай будет какая-либо власть, лишь был бы хлеб, соль, керосин, плуг, коса и т. д. Перестали бы воевать и нас бы не тревожили» [2, с. 277].

Часть сельского населения в губернии, как и по всей стране, выражало недовольство политикой «военного коммунизма»: трудовой повинностью, принудительной мобилизацией в Красную Армию, запретом на свободную торговлю, продразверсткой и др. Отрицательно влияли на настроения крестьян и факты о гибели или порче, собранных по продразверстке продуктов их деятельности [3, с. 188]. Крестьянское сопротивление проявлялось в воору­женных выступлениях, убийствах членов комбедов, которых зажиточные крестьяне называ­ли «объединениями лодырей» [4, с. 130]. В Корме в 1919 г. часть местного населения и кре­стьяне, обозленные политикой большевиков, разгромили местную партийную ячейку и ми­лицию. В результате 3 коммуниста были убиты, 2 тяжело ранены [5, л. 128]. В Малодушской волости Речицкого уезда были убиты несколько бойцов продотряда [6, с. 128]. В деревне Столбун Ветковской волости жители совершили самосуд над представителем губпродкома Шаламенко, который застрелил гражданина Маслова [7, с. 120].

В 1920 г. в ряде волостей Гомельщины были созданы посевные комитеты, основной целью которых являлось «проведение в жизнь мероприятий Советской власти, направленных на улучшение крестьянских хозяйств». При этом запасы крестьянского зерна объявлялись «неприкосновенным зерновым фондом», которым сами владельцы распоряжаться не могли. Все это способствовало росту недовольства крестьян Советской властью [8, с. 71]. В Гомеле в 1920 г. на заседании работников волисполкомов уезда выступающие говорили о том, что «подводная [транспортная — Авт.] повинность ложится тяжелым бременем на население во­лости, и, если и было какое-то сочувствие к Советской власти, то подводная повинность убила его…» [9, с. 126].

Негативная реакция крестьянского населения Гомельщины на политику власти усугуб­лялась общими социально-экономическими условиями: периодическими неурожаями, эпи­демиями, недостатком семян. В марте 1921 г., по воспоминаниям участника гражданской войны Г. Лелевича, «Гомельская губерния была охвачена огнем бандитизма. В губернии дей­ствовал ряд банд, которые убивали коммунистов, советских работников, совершали еврей­ские погромы» [8, с. 69]. Все это происходило при помощи антибольшевистских и антисовет­ских сил, бандитских отрядов, к которым примыкали крестьяне [10, с. 35]. Анализируя причи­ны упорства и продолжительности антисоветского движения в Гомельской губернии в марте-апреле 1921 г. глава ГубЧК Розенберг отметил отсутствие доверия со стороны населения к коммунистическим ячейкам [11, с. 31]. Осенью 1921 г. в Гомельской губернии насчитывались десятки формирований, открыто выступающих против Советской власти с оружием в руках. Только в одной «банде» в Речицком уезде насчитывалось до 300 человек [12, с. 258].

После введения НЭПа в марте 1921 г. были приняты ряд решений, согласно которым продразверстка заменялась продналогом (с 1923 г. единого сельхозналога), происходил сво­бодный выбор форм хозяйствования на земле и переход к добровольной кооперации и т. д. Это на некоторое время снизило остроту недовольства властью и обеспечило политическую стабильность в обществе [13, с. 50]. НЭП был поддержан и крестьянством, но часть сельско­го населения не верила в новую политику, говоря что «все обещанные блага пока остаются только на бумаге…» [9, с. 129].

Развитие экономики находилось в тесной зависимости с налоговой политикой, которая носила классовый характер, в результате чего основная тяжесть налогового обложения при­шлась на зажиточные слои населения. По свидетельству архивных документов «налоговый террор» стал реальной проблемой сельского населения в первой половине 1920-х гг. [1, с. 184]. Среди крестьян можно было услышать разговоры о том, что советская власть «грабит мужика» так же, как это делали чиновники при царе.

В марте 1922 г. крестьянские выступления были зафиксированы в нескольких уездах Гомельской губернии. Повстанцы разгоняли советы и исполкомы, оказывали вооруженное сопротивление заготовителям продуктов питания, имелись случаи убийства партийных и со­ветских работников. Отмечалось, что в Недойской волости «взбунтовались» три деревни [14, л. 57], в Наровле продналог брался вооруженной силой. При этом начальник районной ми­лиции в отчете от 20 апреля 1922 г. отмечал, что население «склонно к бандитизму». В Калинковичах и Домановичах настроение крестьян также оценивалось как неудовлетворитель­ное, были недовольства в связи с продналогом, в результате которого у людей забирали даже семена. «Население в Лоеве не весьма хорошо относятся к власти, но благодаря воинским частям открытого выступления нет. Население ожидает бандитизма и надо полагать, что при появлении будет поддерживать его», — отмечал начальник местной милиции [14, л. 77]. Да­рья Михайловна Стащенко, жительница Лоева, вспоминала, что в марте 1922 г. ее отозвали на комсомольскую работу в родное местечко. Когда она вместе с другими комсомольцами проводила в деревнях работу по выборам в местные Советы, на них напала группа воору­женных людей, и они «едва остались в живых». «Работать было очень опасно, так как не всем людям нравилась Советская власть, и они вели с ней вооруженную борьбу» [8, с. 71].

Нарекания на налоговую политику со стороны крестьян были небезосновательными. Гомельский губернский комитет в отчете в секретариат ЦК РКП о политическом состоянии Гомельской губернии за сентябрь-октябрь 1922 г. констатировал: «… мы берем с крестьян­ского хозяйства налогов больше, чем брало царское правительство» [15, л. 15].

Волостные конференции 1924 г. прошли «сплошь под знаком жалоб крестьянства на непосильность налога и даже некоторых угроз его невыполнения» [15, л. 109]. Неподъемный размер сельхозналога для ряда крестьянских хозяйств подтверждает и доклад о работе мили­ции в период сельскохозяйственной кампании 1924 г., где отмечается, что «число непла­тельщиков постоянно растет, налоги выплачиваются не вовремя». «Бедняки говорят, — сооб­щает докладчик, — и рад бы уплатить, да нет чем. берите уже последнюю корову» [7, с. 128]. Гомельский губернский комитет РКП обратился с просьбой в ЦК РКП о снижении налога на 350 тыс. руб. для крестьянства губернии, однако получил отказ [15, л. 125]. Чтобы принудить сельское население к скорейшему взносу сельхозналога, применялись меры административного воздействия путем заключения отдельных граждан под стражу до взноса ими налога. После предъявления квитанции о сдаче налога они освобождались [9, с. 139]. Было произведено 1900 описей имущества крестьян, 1700 дел было передано в суд, крестья­не были оштрафованы на общую сумму в 2200 руб., у 50 неплательщиков отчуждено имуще­ство и т. д. В результате административного нажима сельхозналог был выполнен на 82 %. Вместе с тем, репрессивные действия власти привели к резкому увеличению «политического террора» [15, л. 125, 126], и «развитию бандитизма» [16, л. 17].

В спецсводках за 1925-1926 гг. нередко указывалось на отсутствие у части крестьян за­пасов хлеба, семян уже в зимние и весенние месяцы. Например, в апреле 1925 г. в селе Лапичи Гомельского уезда 35 % хозяйств стояли перед выбором: использовать зерно для упот­ребления в пищу или оставить его для посевных работ; 50 % хозяйств вовсе не имели хлеба и семян [17, л. 252]. В декабре 1926 г. в деревне Копище Глушковичского сельсовета Лельчицкого района «запас собранного хлеба уже вышел у 90 % всего населения, у остальных хватит до апреля». При этом поступление сельхозналога составляло в Кормянском районе — 95,7 %, в Лельчицком — 89,6 %, Туровском — 86,5 %, Калинковичском — 83,9 %, Копаткевичском — 78,8 %, Озаричском — 78, Наровлянском — 78,1 % и др. Крестьяне, чтобы купить хлеб, были вынуждены уезжать на заработки в «Украинлес» [18, л. 13].

Недовольство налоговой политикой Советской власти прослеживается на протяжении всего периода 1920-х гг.: «за 7 лет существования Советской власти крестьяне от нее, кроме налогов ничего не видели…» (февраль, 1925 г.) [17, л. 66], «:…Советская власть едет на на­шей шее, вот когда они подумают облегчить нас с налогом?» (октябрь, 1928 г.) [19, л. 57]. Примечательно, что отношение крестьян к Советской власти менялось от «лояльного и удов­летворительного» к «враждебному» в период сбора продналога и перед посевной кампанией, что характеризует политические настроения крестьян как неустойчивые, напрямую завися­щие от экономического положения сельского населения.

Помимо высоких налогов раздражала крестьян дороговизна жизни и отсутствие промто­варов. «Разве это мыслимо, — сетовал на собрании середняк Е.А. Тишков, — чтобы на ХІ году революции нельзя было достать подошвы на сапоги». «Ну, что хвалиться перед людьми, мы же не дети и знаем, чего мы достигли, хлеб доходит до 4 р. пуд, фунт булки стоит 40 коп., одна пара передов на сапоги стоит 6 р., пара подошв — 5 р., да и то купить это можно только у част­ника, а в кооперации не достанешь», — говорил крестьянин П.Ф. Черноокий на собрании после доклада председателя Василевичского Сельсовета Тереховского района в 1928 г. [19, л. 59].

Нередкими были случаи, когда крестьяне Гомельщины, сравнивая свое положение до Октябрьской революции и в период советской власти, делали выводы не в пользу последней. Часто слышны были суждения, что Советская власть ничем не отличается от прежней, если не хуже, что «нет различия между теперешними партийцами и бывшими дворянами» (1925 г.) [17, л. 28], «как при царской власти плохо жилось мужику, так и теперь» (Рычевский сельсовет, Туровский район, 1927 г.) [18, л. 67]. Это было связано, как уже отмечалось выше, с налоговой политикой большевиков («при царе мы платили за все время столько, сколько теперь платим в один год») [17, л. 213], а также бюрократией советского аппарата («в старое время было меньше налогов, потому что служащих было меньше, где работал один старшина, там теперь сидит 20 человек служащих и каждому надо платить») [18, л. 24], отсутствием возможности заработать на отхожих промыслах. Среди зажиточных крестьян также наблюдалось недовольство национализацией банков и потерей в нем своих средств, землеустройством (перераспределение земли), высокими сельхозналогами, отсутствием льгот и др. [17, л. 111].

Так, в деревне Корниловцы Речицкого уезда в 1925 г. в день свержения самодержавия проводилось общее собрание крестьян. Председатель волостного комитета РКП Сердюков отмечал, что свержение произошло на почве безработицы и большого голода. После его док­лада выступил житель хутора Дубки С.М. Чернявский — зажиточный крестьянин, лет 23-24, который сказал, что «Если при Николае II были безработица и голод, то в настоящее время они в тысячу раз больше; первая революция пошла на пользу небольшому количеству людей, а сейчас много простого люда ждут новой революции, которая свергнет власть комму­нистов и ту часть населения, которая их поддерживает» [17, л. 244]. Некоторые крестьяне были уверенны, что в скором времени будет свергнута Советская власть и произойдет вос­становление монархии. Например, через 9 лет после свержения самодержавия крестьянин Какуевичского сельсовета Калинковичского района хранил «николаевские деньги», считая, что «хозяин их скоро вернется» [20, л. 10]. А в январе 1927 г. в деревне Лясковичи Петриковского района середняк Жогло Александр заявлял, что «пока не было этой злодейской вла­сти, так всем было хорошо жить, а теперь надоели обманом, раньше сказали, что все ваше, а на деле нет ничего. Ну, ничего, дождемся скоро, что советской власти не будет, а на престол сядет наследник Алексей Николаевич» [18, л. 67].

Стоит отметить, что были и противоположные мнения. Например, в 1926 г. во время празднования 1 Мая в Наровлянском районе житель одной из деревень Александровского сельсовета Слизенко Станислав Иванович на общем собрании высказывался следующим об­разом: «Прожили мы в своей деревне при царизме несколько лет, и ничего нам царское пра­вительство не дало, а за 9 лет существования советской власти мы уже имеем новую школу, учителей и советская власть заботится о весенних посевах для нас» [20, л. 11].

Советская власть воспринималась крестьянами в лице тех ее представителей, с которыми ежедневно сталкивались сельские жители [21, с. 67]. В 1921 г. глава ГубЧК Розенберг одновре­менно жаловался в своем докладе на отсутствие «честных и опытных партийных работников». Среди главных «недостатков» советской работы, которые вызвали справедливое негодование местного населения, Розенберг вынужден был перечислить: «бездеятельность, расхлябанность, халатность, хищения, приписки». Спекуляция, взяточничество имели характер повседневности среди многочисленной армии совслужащих, контролеров, заготовителей и т. д. [11, с. 31-32]. Некоторые статистические данные, приводимые в отчетах ГубЧК, красноречиво свидетельству­ют о низком качестве власти, аморальности поведения ее представителей [14, л. 74].

Были случаи, когда население обращалось к высшей власти, желая пробить толщу бю­рократической неразберихи и безответственности. Апелляция в верха виделась как эффек­тивный способ добиться благоприятного решения проблемы. «Куда не обратишься во власть, то нигде концов не найдешь. Так было только при царизме, но теперь — власть рабочих и крестьян, то должно для каждого рабочего и крестьянина. Все законы, издаваемые высшим органом из центра, должны приводиться везде и повсюду Советской Республики точно и справедливо», — пишет в 1921 г. группа крестьян Гомельской губернии, недовольная дейст­виями местного начальства [21, с. 33].

Местная власть в 1920-е гг. не представляла собой слаженного механизма. Должности занимали порой случайные люди, которые совершенно не разбирались в вопросах местного хозяйства и не понимали задач своей работы. Возможно, это было связано с низким образо­вательным уровнем и недостатком профессионализма сотрудников локальной администра­ции. Например, в Скрыгалово Мозырского уезда партийная комиссия обнаружила, что роль сельсовета сводилась к выдаче справок и удостоверений. В письме прокурору население данного местечка жаловалось, что председатель налоговой комиссии жил за счет взяток и часто злоупотреблял своим положением. В Копаткевичах в 1925 г. председатель комитета взаимопомощи приходил на работу пьяный, устраивал драки, стрелял из револьвера [1, с. 114, 338]. В Мозырском округе некоторые представители местной власти считали, что «выругать крестьянина и покрыть его матом — чрезвычайно полезно» [22, л. 62]. В докладе «О состоянии и деятельности низового Советского и кооперативного аппарата Кормянского района» в ноябре 1928 г. отмечалось, что в районе имеются злоупотребления, использование своего служебного положения в личных целях, пьянство, бездеятельность, незаинтересован­ность в работе и др. Эти нарушения выявили в 9 сельсоветах из 15 [19, л. 63].

Вышеуказанные факты приводили к тому, что крестьяне зачастую отзывались о мест­ной власти отрицательно. У населения было твердое убеждение, что на местах искажают по­литику центральных властей, причем не только извращают законы, но и сознательно не ин­формируют о тех или иных законодательных актах [23, с. 236]. Малообразованное местное руководство, а тем более сельские партийцы не всегда могли грамотно объяснить политику советского государства. А многочисленные листовки и плакаты призывали крестьянство только к выполнению очередного задания партии и правительства [24, с. 27].

В протоколе III Гомельской окружной партконференции, проходившей в 1928 г., гово­рилось о колоссальном увеличении количества жалоб населения на местные органы власти, поступавших в Центральный аппарат. Об этом свидетельствуют и цифры: за 1927 г. было подано 2900 жалоб, а в 1928 г. доходило до 1000 жалоб только за месяц. 36 % поступивших жалоб было от крестьян, 20 % — от рабочих, около 19 % — от служащих, около 20 % — от раз­личных государственных учреждений. Больше всего жаловались на бюрократизм и волокиту в советских учреждениях (20 %), на нарушение трудового законодательства (14 %), на зло­употребление служебными полномочиями (11 %), на неправильное решение земельного во­проса (11 %), на неправильное взыскание налогов (5 %) и др. [22, л. 75].

В результате крестьянство по-разному воспринимало центральную и местную власть. Обычными были рассуждения, вполне отвечавшие традиционному мировоззрению в духе «наивного монархизма», что «власть в центре хорошая, а здесь, на местах, работники пло­хие» [23, с. 236]. Отношение к центральной власти также характеризуют настроения населе­ния Гомельщины в связи со смертью В.И. Ленина в январе 1924 г., сообщение о которой «взбудоражило всю массу трудящихся. Впервые крестьянство было охвачено в такой же ме­ре, как и рабочие города» [25, л. 85]. В спецсводках отмечалось, что многие служащие и ра­бочие искренне переживали его смерть [26, л. 1]. Среди крестьян Гомельщины ходили слухи, что кончина В.И. Ленина неблагоприятно отразится на советской власти и положение кре­стьян ухудшится, так как Ленин защищал их интересы, капиталистические страны объявят войну и произойдет переворот. Также ходили разговоры о том, что Ленина отравили, «ста­раются изжить Калинина […], что лучше бы умер Троцкий, и что хоть бы Бог дал, чтобы вместо Ленина был не еврей» [27].

Таким образом, пассивно-лояльное отношение населения к советской власти в принци­пе нередко сопровождалось активным неприятием повседневной деятельности местных ор­ганов власти [23, с. 236]. В результате сельское население, как правило, уважало тех служа­щих, которые не участвовали в насаждении советских ценностей и пропаганде кампаний власти, то есть были «нейтральны» [1, с. 115-116]. Показательным является донесение ГПУ за апрель 1925 г.: «В селе Вылево Ветковской волости Гомельского уезда школьный работ­ник Малашкевич работает хорошо, неуклонно проводит советскую линию, но в связи с этим у крестьян особым авторитетом не пользуется» [17, л. 220].

Уже в начале 1920-х гг. советская власть рассматривалась населением как власть ком­мунистов. «Говорят и пишут о Соввласти, как о власти рабочих и крестьян, а власть факти­чески — коммунистов, и даже не рабочих, ибо обыкновенных рабочих увольняют, а остаются только коммунисты», — вот мнение большинства крестьян Гомельской и Добрушской волос­ти в 1925 г. [17, л. 112]. В 1926 г. в спецсводках ГПУ были упомянуты случаи, когда кресть­яне к советской власти относятся доброжелательно, а к компартии — безразлично [20, л. 11]. Сказывалось недовольство присылаемыми на село кадрами, не всегда знакомыми с крестьян­ской жизнью. «Привилегированный слой, получающий хорошее жалование, хорошо живу­щие, получившие для себя, благодаря революции все блага и не заботящиеся о положении крестьян», — таково было мнение о коммунистах основной массы крестьян Гомельщины, сложившееся к середине 1920-х гг. [17, л. 213].

Вместе с тем, часть крестьян стремились вступить в партию, пытаясь таким образом качественно изменить социальный статус и уровень жизни, обезопасить себя от трудностей, связанных с ведением крестьянского хозяйства в условиях нэпа. Присоединение к слою слу­жащих даже в низших звеньях аппарата управления давало вчерашнему крестьянину опреде­ленные социальные гарантии в виде устойчивого заработка, профсоюзных льгот и т. п. Пси­хологическим фактором такого перехода в служащие, возможно, было стремление приоб­щиться к городскому образу жизни, избавиться от ощущений второсортности, в высказыва­ниях многих крестьян того времени [28, с. 50]. Заявления о приеме в партию на Гомельщине подавали в основном представители крестьянской бедноты и демобилизованные красноар­мейцы из их числа. В январе 1923 г. в отчете о состоянии Гомельской губернской организа­ции РКП(б) и политическом состоянии Гомельской губернии отмечалось: «Тяга и приток в ряды РКП и РКСМ в деревне с каждой неделей принимают все большие размеры. При жела­нии принять всех подавших заявления о вступлении в партию мы могли бы в течение одного месяца количество организации увеличить не менее чем на 1000-1500 человек». Однако, ис­ходя из идеологических позиций, партия сдерживала прием в свои ряды сельских жителей. Например, в Гомельском уезде на январь 1923 г. из 150 имевшихся заявлений от крестьян за 2 месяца на звание кандидата в члены РКП(б) было одобрено только 6 [15, л. 30]. В результа­те небольшого числа коммунистов-крестьян возникали натянутые отношения с коммунисти­ческой партией. Не способствовало хорошему отношению к ней крестьян и антирелигиозная политика большевиков: «Крестьянство у нас очень темное, и если скажешь ему, почему не вступаешь в партию, то отвечают, что я бы вступил бы, но тогда придется выносить бога с хаты», — отмечалось на заседании Буда-Кошелевского райкома в ноябре 1928 г. [29, л. 8].

Основная часть сельского населения не верила РКП(б), считали её «городской» органи­зацией, выражающей интересы рабочих. В результате возникло явление, получившее назва­ние «ревности к городу». О повсеместной среди сельских жителей «ревности к рабочим» свидетельствуют многочисленные документы 1920-х гг. Например, «крестьяне остались вда­ли от власти, а рабочие сидят на нашей шее» (1924 г.) [25, л. 112], «рабочие по сравнению с нами [крестьянами — Авт.] живут гораздо лучше, получают хороший заработок; в то время, когда крестьянам на ближайшую весну не будет чем засевать поле. Союза между деревней и городом не может быть, так как Советская власть рабочего во всем поддерживает, а с кресть­янина сдирает последнюю шкуру», «рабочие — это сынки для советской власти, а мы — па­сынки» (1925 г.) [17, л. 112, 165]. Показательным в этом отношении является то, что крестья­не редко использовали слово «мы», которое применялось бы в виде объединения РКП, рабо­чего класса и крестьянства, чаще употребляли «мы» и «вы» [17, л. 161].

Стоит отметить, что политическая позиция крестьянства далеко не всегда проявлялась в открытых формах, таких как борьба за влияние на местные органы управления, критика или активная поддержка мероприятий государства в отношении деревни, противостояние власти, доходящее до восстаний. Она заключалась и в повседневном молчаливом, пассивном согласии или несогласии с мероприятиями власти. Крестьяне зачастую не понимали полити­ческое содержание тех или иных партийных программ. Они реагировали не на слова, а на реальные действия большевиков, и именно на те, которые касались их непосредственно. А политика новой власти часто шла в разрез с представлениями крестьян о справедливости, разумности, их интересами и потребностями. Крестьяне не чувствовали защиты со стороны государства. Они в большинстве своем не верили в светлое будущее при коммунистической власти. Революция, обманувшая надежды основной массы крестьян по-справедливому пере­распределению земли, не принесшая улучшения, была непонятна сельчанам.

Литература

1. Замойский, А.С. Трансформация местечек Советской Белоруссии 1918-1939 / А. Замойский. — Мн.: И.П. Логвинов, 2013. — 418 с.
2. Советская деревня глазами ВЧК-ОГОУ-НКВД. 1918-1939. Документы и материалы: в 4-х т. / Под ред. А. Береловича, В. Данилова. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2000. — Т. 1. 1918-1922 гг. — 864 с.
3. Мурашко, М.Н. Развитие сельскохозяйственного производства в Гомельской губернии в ус­ловиях НЭПа / М.Н. Мурашко // Беларусь і суседзі: гістарычныя шляхі, узаемадзеянне і ўзаемаўплывы: матэрыялы ІІІ Міжнароднай навуковай канферэнцыі, Гомель, 30.09 — 1.10.2010 г. / Гомельскі дзярж. ун-т. імя Ф. Скарыны ; рэдкал.: Р.Р. Лазько (адказны рэд.) [і інш.]. — Гомель, 2010. С. 187-191.
4. Трифонов, И.Я. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР / И.Я. Трифонов. — М.: По­литиздат, 1975. — 406 с.
5. Государственный архив Гомельской области (ГАГО). – Фонд 100. – Оп. 1. – Д. 626.
6. Памяць. Псторыка-дакументальная хроніка Рэчыцкага раена: у 2 кн. / Уклад. П.П. Рабянок. – Мн.: Беларусь, 1998. – Кн. 1-я. – 503 с.
7. Памяць. Гісторыка-дакументальная хроніка Веткаўскага раена: у 2 кн. / Уклад. У.Я. Райскі – Мн.: БЕЛТА, 1997. – Кн. 1-я. – 376 с.
8. Памяць. Гісторыка-дакументальная хроніка Лоеўскага раена / Рэдкал.: Г.П. Пашкоў (гал. рэд.) [і інш.] – Мн.: БелЭН, 2000. – 792 с.
9. Памяць. Гісторыка-дакументальная хроніка Гомельскага раена: у 2 кн. – Мн.: БЕЛТА, 1998. – Кн. 1-я. – 376 с.
10. Пушкін, І.А. Узброены супраціў ва Усходняй Беларусі (20-30-я гады ХХ ст.): дакументы і матэрыялы / I.А. Пушкін. – Мн.: Медысонт, 2009. – 192 с.
11. Стужынская, НТ Беларусь мяцежная: з гісторыі ўзброенага антысавецкага супраціву ў 20-я гг. ХХ стагоддзя / Н. Стужынская. – Мн., 2012. – 362 с.
12. Такоева, И.Т. Гомельская губерния: как все начиналось. Неизвестные страницы / И. Такоева ; под общ. ред. В. Дворника ; науч. ред. В. Лебедева – Гомель : Редакция газеты «Гомельская праўда», 2014. – 288 с.
13. Пархімовіч, М.М. НЭП у беларускай вёсцы: на пачатку шляху / М.М. Пархімовіч // Веснік БДУ. – 1991. – Серыя 3, № 2. – С. 45-53.
14. Государственный архив общественных объединений Гомельской области (ГАООГО). – Фонд 1. – Оп. 1. – Д. 1371.
15. ГАООГО. – Фонд 1. – Оп. 1. – Д. 1345.
16. ГАООГО. – Фонд 69. – Оп. 1. – Д. 161.
17. ГАООГО. – Фонд 1. – Оп. 1. – Д. 2750.
18. ГАООГО. – Фонд 69. – Оп. 1. – Д. 1045.
19. ГАООГО. – Фонд 3. – Оп. 1. – Д. 409.
20. ГАООГО. – Фонд 69. -Оп. 1. – Д. 710.
21. Лившин, А.Я. Власть и общество: Диалог в письмах. / А.Я. Лившин, И.Б. Орлов. – М.: «РОССПЭН», 2002. – 208 с.
22. ГАООГО. – Фонд 3. – Оп. 1. – Д. 393.
23. Кудюкина, М.М. Крестьянство и власть в 1920-е годы / М. Кудюкина // Крестьянство и власть в истории России XX века: сб. научн. ст. участников Международного круглого стола (Журнал «Власть», Институт социологии РАН, Москва, 12 ноября 2010 г.) / Под ред. П.П. Марченя, С.Ю. Разина. – М.: ООО «АПР», 2011. – 472 с.
24. Бяспалая, М.А. Беларуская вёска ў 1921-1927 гг.: аўтарэф. дыс. … д-ра гіст. навук: 07.00.02 / М.А. Бяспалая. – Мн.: Беларускі інстытут культуры, 1999. – 38 с.
25. ГАООГО. – Фонд 1. – Оп. 1. – Д. 1345.
26. ГАООГО. – Фонд 69. – Оп. 1. – Д. 210.
27. Из специальных политсводок ОГПУ в Кремль о реагировании населения на смерть В.И. Ленина [Электронный ресурс]. – Режим доступа: ЬЛр8://Ьі8І;-е1по1.1іуе_іойта1.сот/3241215.Ьіт1. – Дата доступа : 15.11.2018.
28. Рытов, А. Формирование новой социальной иерархии в БССР в 1920-х годах / А. Рытов // Гісторыя: праблемы выкладання. – 2007. – № 7. – С. 46-51
29. ГАООГО. – Фонд 3. – Оп. 1. – Д. 430.

Авторы: С.М. Генчикова, А Д. Лебедев
Источник: Известия Гомельского государственного университета имени Ф. Скорины, № 4 (121), 2020. С. 19-24.