Крестьянская преступность в 1920-е гг. (на материалах Брянской и Гомельской губерний)

Период новой экономической политики известен в среде исследователей сво­ей противоречивостью и неоднозначностью. Именно 1920-е стали тем вре­менем, когда, по обоснованному мнению М.М. Кудюкиной, «…власть де­лала попытки проводить политику, которая хотя бы в какой-то степени отвечала интере­сам крестьян, а с другой стороны, у крестьян сохранялась иллюзия, что власть действи­тельно может прислушаться к ним и воплотить в жизнь хотя бы некоторые их требова­ния» [10]. Это важное обстоятельство нашло свое выражение и в сфере крестьянской пре­ступности, т. к. нестабильная обстановка способствовала росту негативных тенденций в криминогенной сфере. Целью данной статьи является изучение крестьянской преступно­сти в 1920-е гг. на материалах Брянской и Гомельской губерний. Оживление экономики после гражданской войны способствовало некоторому улучшению положения в стране, однако партия большевиков, что позже доказали ее реальные действия, рассматривала нэп как временное отступление от генеральной линии. Поэтому в 1920-х гг. наблюдалась своеобразная психологическая ситуация, что метко подметил В.В. Никулин: «Государст­венный капитализм, который снижал в значительной мере стимулирующие возможности рыночной экономики, порождал особую психологическую обстановку времен нэпа, кото­рый к тому же рассматривался как временное явление. Эта сложная психологическая об­становка, во многом похожая на обстановку в России 1990-х-начала 2000-х гг., способст­вовала росту экономических преступлений. И тогда, и в постсоветский период действовал один принцип: «сейчас урвать, а там трава не расти» [17, с. 59].

В советской историографии истории преступности уделялось значительное внима­ние. К работам современников нэпа, в которых рассматривалась, в числе прочего, крими­ногенная ситуация в деревне, следует отнести статьи А.А. Герцензона [4] и Д. Родина [20]. Ценные сведения содержатся в работе профессора Петроградского университета А. Жижиленко [7]. Весьма актуальной в 1920-е гг. была проблема хулиганства, изучению ко­торого посвятил свою работу Я. Бугайский [1]. В послевоенный период советской исто­риографии следует выделить работы В.М. Курицина [13], П.М. Золина [9], В.В. Лунеева [15].

Современные ученые весьма активно занимаются изучением криминогенной си­туации в крестьянской среде периода нэпа. Так, известный западный ученый П. Соломон придерживается мнения, что «судебное разбирательство в годы нэпа не всегда означало суровое наказание. Советская карательная политика в те годы тюремным приговорам предпочитала приговоры, не связанные с лишением свободы. В первые годы нэпа 80 % осужденных в судебном порядке получали приговор в виде принудительных работ, ис­полнение которых обеспечивалось местными властями. Вынося подобные приговоры, су­дьи принимали во внимание незначительность многих правонарушений — например, когда речь шла о самогоноварении или незаконной рубке леса. Кроме того, большинство людей, которые оказывались на скамье подсудимых, были крестьянами или рабочими, подчас безработными» [21, с.51].

С ним согласен российский исследователь А. П. Шекшеев, который отмечает, что «расправившись с действительными или мнимыми противниками, большевистский ре­жим, вынужденный совершить переход к НЭПу, в начале 1920-х гг. перевел свои кара­тельные функции в более мягкие формы. Дважды в год правительством объявлялись ам­нистии, обвиняемые чаще всего приговаривались к принудительным работам» [23].

Автор данной статьи, основываясь на архивных материалах уполномоченного Го­мельского губернского суда по Новозыбковскому уезду за 1925 г., пришел к выводу, что при рассмотрении дела прежде всего выяснялось, является ли подсудимый и совершенные им действия общественно опасными или нет. Если дело к моменту рассмотрения преступ­ное действие утеряло свою остроту и не влекло за собой никаких общественно опасных последствий, а сама личность подсудимого не является социально опасной, то суд должен рассмотрение дела в судебном порядке прекратить [11, с. 189].

В последнее время исследователи обратили свое внимание на комплексное иссле­дование причин преступности в период новой экономической политики. В частности, в 2014 г. была опубликована работа Л.Х. Дзаховой и Д.О. Кусовой «Деятельность государ­ственных органов по борьбе с преступностью в Северной Осетии в условиях нэпа: исто­рический опыт», в третьей главе которой изучается преступный мир Северной Осетии в 1920-е гг. и борьба с ним правоохранительных органов [6].

Авторы придерживаются мнения, что «особенностью криминогенной ситуации в Северной Осетии была высокая напряженность в отношениях крестьянства и местной власти. В начале 1920-х гг. Горская республика оказалась в эпицентре политического про­тивостояния власти и крестьянства. Большинство граждан республики выражали недо­вольство ограничениями в предпринимательской деятельности» [6, с. 40].

При этом Л.Х. Дзахова и Д.О. Кусова обоснованно считают, что «крестьяне зани­мались запрещенным производством и продажей спиртных напитков вследствие того, что не могли продать выращенный хлеб по вольным ценам. Потребность снабжения рынка промышленными товарами породила волну различного рода хищений государственного имущества и спекуляции; ужесточение условий перемещения граждан с продуктами пита­ния по территории страны способствовало росту взяточничества» [6, с. 54]. В итоге они приходят к выводу о том, что «подавляющее число осужденных являлись по своему соци­альному происхождению рабочими и крестьянами, что в условиях реализации классового принципа приводило к минимизации их уголовной ответственности, а нередко вело к ре­цидивам» [6, с. 96].

Мнение Л.Х. Дзаховой и Д.О. Кусовой о радикализации отношений крестьянства и местной власти разделяют С.А. Хубулова и А.Т. Царикаев. На основе анализа ар­хивных документов о борьбе крестьян за свои права они приходят к выводу, что «анти­правительственные выступления, сопротивление крестьянства вошли в историческую науку под названием «политический бандитизм» [22].

Криминогенная ситуация в других регионах нашей страны также была объектом научного анализа исследователей. В 2014 г. была опубликована книга «История повсе­дневности Западной Сибири: конец XIX — начало XXI в.», в которой целая глава посвяще­на изучению криминогенной ситуации в эпоху новой экономической политики [14]. Ее авторы, И.В. Курышев и Е.М. Насартынова, отмечают, что «самогон являлся «жидкой валютой» нэповского общества и активно применялся для обмена на различные товары как в деревне, так и в городе. В каждом втором крестьянском хозяйстве был самогонный аппарат, и практически каждый крестьянин хоть однажды прибегал к выгонке самогона для свадьбы, похорон и пр.» [14, с.211-212].

В свою очередь, развитие самогоноварения отражалось и на ситуации в сфере кре­стьянской преступности. По обоснованному мнению С.Е. Панина, «пьянство не является причиной преступности, но между ними существует нерасторжимая связь, и рост потреб­ления спиртного всегда сопровождается ростом преступности» [19]. По данным А.А. Герцензона, употребление алкоголя увеличивало количество преступлений против лично­сти. В 1925 г. таких было 16,1 %, в 1926 г. — 39,5 %, в 1927 г. — уже 49,6 % [5].

Таким образом, криминогенная ситуация в крестьянской среде периода новой эко­номической политики находится в фокусе внимания исследователей, однако остается не­достаточно изученной региональная специфика отдельных территорий России. Это на­блюдение с достаточным основанием можно отнести к Брянской и Гомельской губерниям.

Как указывалось выше, в период новой экономической политики проводилась ли­ния на снижение уровня наказаний. Предпринимались активные меры для приведения в соответствие суровости наказания и тяжести совершенного правонарушения. В практике народных судов встречались достаточно красноречивые случаи, которые свидетельство­вали о необходимости данных мероприятий. В частности, одна из бедных крестьянских девушек, которая приехала в город и оставалась без заработка и, соответственно, пищи 5-7 дней, стащила из хлебного рундука краюху хлеба в 1-2 фунта. В итоге был вынесен су­дебный приговор в виде лишения свободы на один месяц. В другом случае крестьянка, ко­торая возвращалась с базара, вырвала из края мостовой 2-3 камня, чтобы накрыть ими бочку с засоленными огурцами. После этого она была приговорена к принудительным ра­ботам на три месяца. Очевидно, что в этих случаях суровость наказания не соответствова­ла опасности правонарушения, поэтому по решению вышестоящих структур минималь­ный срок лишения свободы был снижен до 7 дней вместо 1 месяца [11, с. 189-190].

При этом в судебных органах уделялось особое внимание делам, где участвовали крестьянки. Так, в материалах уполномоченного Гомельского губернского суда по Новозыбковскому уезду за 1925 г. содержатся указания о проявлении максимума инициативы в крестьянских делах, особенно когда затрагиваются интересы женщины как матери или хо­зяйки. По последней категории дел необходимо было обязательно связаться с женскими организациями при их наличии. По всей видимости, такое внимание было связано с тем, что советская власть стремилась привлечь симпатии крестьянства на свою сторону [11, с. 190].

Однако смягчение репрессивной роли правосудия, как правило, не находило пони­мания в крестьянской среде, что подтверждается архивными материалами. В частности, на состоявшемся 24 января 1927 г. Брянском губернском съезде работниц и крестьянок ука­зывалось, что к основным недостаткам следует отнести слабую борьбу с бандами, с кото­рыми не может справиться милиция. При этом суд слабо судит, бандитов необходимо убивать на месте. Подразумевалось, что бандитами в сельском хозяйстве являются коно­крады, которые обижают крестьян [2, д. 656, лл.142, 143 об.].

На территории Гомельской губернии в начале 1920-х гг. ситуация с разгулом бандитизма была близка к критической. По сведениям Д.С. Новикова, «на территории Гомельской губернии среди многочисленных банд особой жестокостью выделялась банда атамана Ивана Галака… При совершении преступных действий банды использовали эле­менты скрытности, внезапности и маскировки. По этой причине первые результаты столкновений для сотрудников милиции были трагическими» [18].

В других регионах страны криминогенная ситуация была аналогичной, чему способствовали и проблемы в правоохранительных структурах. С.Н. Захарцев на ос­нове анализа ситуации в сфере преступности в Тамбовской губернии в период нэпа пришел к выводу, что «строительство с нуля новой правоохранительной системы, без учета предыдущего опыта борьбы с преступным миром, делало ее работу малоэффектив­ной и не способной оказывать серьезного влияния на динамику преступности. Постоян­ные сокращения и перетряски аппаратов милиции и уголовного розыска, финансирование их по остаточному принципу отбрасывали надежду на скорое изменение сложившейся си­туации» [8, с.14].

В свою очередь, докладная записка народного судьи 4-го участка Клинцовского уезда президиуму Клинцовского УИКа от 11 ноября 1926 г. содержит информацию о том, что «.на территории Красногорской волости за время с 1 ноября 1925 г. по 6 сентября 1926 г. было 156 случаев пожаров, причем в Красной Горе и Верхличах насчитывается их по 31. До настоящего времени ни один из пожаров не раскрыт, несмотря на упорные слу­хи населения этих пунктов о наличии поджогов. .Пассивное отношение населения к рас­крытию преступности ВИК объясняет боязнью населения выдать преступников, т. к. насе­ление заявляет: «Наши указания бесполезны — все равно их оправдают, а если и присудят, то все равно через несколько месяцев освободят» [3, д. 83, л. 1].

Для таких категорических утверждений у крестьян были серьезные основания, т. к. часто к преступникам проявлялось необоснованно снисходительное отношение. В той же докладной записке указывается, что в 1925 г. был оправдан Гомельским губернским судом гражданин с. Колюки Красногорской волости Василий Шумеев, который обвинялся в поджоге. Это произошло несмотря на то, что в деле присутствовали веские доказательства его виновности и был в наличии приговор сельского схода о его выселении из пределов Гомельской губернии [3, д. 83, л. 1].

Естественно, что такие случаи население объясняло проявлением снисхождения к преступникам и требовало усиления уголовной ответственности, акцентируя внимание на прекращении досрочного освобождения по делам, губительным для ведения сельского хо­зяйства. Общеизвестно, что к ним относились конокрадство, поджоги и убийства. Кроме того, в период новой экономической политики было весьма распространенным такое яв­ление, как взяточничество, с которым пытались вести борьбу сельские корреспонденты. На одну из заметок под названием «Рука руку моет», которая была опубликована в газете «Наша деревня» от 5 октября 1927 г. (№ 73), обратили внимание работники прокуратуры. В ней рассказывалось об использовании служебного положения в личных целях одним из работников сельского совета, который занимался вымогательством взяток у крестьян. В результате прокурорские органы занимались этим делом, т. к. многочисленные жалобы в вышестоящие структуры не помогали [12].

Нельзя не сказать и том, что свою роль в формировании особенностей крестьян­ской преступности сыграли исторические условия формирования российской правовой ментальности. Так, Е Г. Молчанова и Д.В. Молчанова обоснованно считают, что «среди населения широко распространено мнение что сложно, а подчас невозможно отстоять свои права в суде. Многие граждане в нашей стране скептически относятся к правовым механизмам решения проблем и часто делают это в обход законов» [16. с.11].

Таким образом, ситуация в сфере крестьянской преступности была достаточно сложной, т. к. наблюдался рост практически всех традиционных видов преступности (ко­нокрадство, поджоги, взяточничество и т. д.). Как и в других регионах нашей страны, в Брянской и Гомельской губерниях период новой экономической политики сыграл свою позитивную роль в смысле оживления экономики, однако негативные моменты также присутствовали. Следует согласиться с мнением исследователей о том, что судебная сис­тема проводила линию на смягчение наказаний и предпочитала приговоры, не связанные с лишением свободы. Однако крестьяне, как правило, относилось отрицательно к этому от­носились, т. к. считали, что с преступниками надо обходиться строже и не проявлять не­обоснованную снисходительность.

Список литературы

1. Бугайский Я. Хулиганство как социально-патологическое явление. М. — Л.: Мо­лодая гвардия, 1927. 100 с.
2. Государственный архив Брянской области (ГАБО). Ф.9. Оп.1.
3. Государственный архив Брянской области (ГАБО). Ф.1209. Оп.1.
4. Герцензон А. А. Основные тенденции динамики преступности за десять лет // Со­ветское право. Журнал института советского права. 1928. № 1 (31). С. 69-85.
5. Герцензон А. А. Современная преступность и алкоголизм // Советское государст­во и революция права. 1930. № 3. С. 125-141.
6. Дзахова Л. Х., Кусова Д. О. Преступный мир Северной Осетии в 1920-е гг. и борьба с ним правоохранительных органов // Деятельность государственных органов по борьбе с преступностью в Северной Осетии в условиях нэпа: исторический опыт. Влади­кавказ: Изд-во СОГУ, 2014. С. 38-96.
7. Жижиленко А. А. Преступность и ее факторы. СПб.: Мир знаний, 1922. 67 с.
8. Захарцев С. Н. Преступность в Тамбовской губернии и борьба с ней правоох­ранительных органов в период нэпа (1921-1928 гг.). Автореф. дисс. канд. ист. наук. Пен­за, 2003. 23 с.
9. Золин П. М. Преступность в стране в 1909 — 1928 гг. Сравнительная статистика // Советское государство и право. 1991. № 5. С. 112-118.
10. Кудюкина М. М. Крестьянство и власть в 1920-е годы [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.civisbook.ru/files/File/Kudyukina.pdf (Дата обращения: 05.04.2018).
11. Кулачков В. В. Крестьянство Западного региона России в 1920-е гг. (социокультурные изменения). Брянск: БГИТА, 2014. 330 с.
12. Кулачков В. В. Роль прокурорских органов в защите прав крестьян (на материа­лах Брянской губернии 1920-х гг.) // История государства и права. 2017. № 21. С.23-26.
13. Курицын В. М. Переход к НЭПу и революционная законность. М.: Наука, 1972. 216 c.
14. Курышев И. В., Насартынова Е. М. Преступность и бандитизм в Ишимском уезде (округе) в 1921-1928 гг. и меры правоохранительных органов по их предотвраще­нию // История повседневности Западной Сибири: конец XIX — начало XXI в. Ишим: Изд-во Ишимского гос. пед. ин-та им. П. П. Ершова, 2014. С. 191-222.
15. Лунеев В. В. Преступность в СССР: основные тенденции и закономерности // Советское государство и право. 1991. № 8. С. 90-97.
16. Молчанова Е. Г., Молчанова Д. В. Исторические факторы и условия формиро­вания российской правовой ментальности // Вопросы гуманитарных наук. 2017. № 4 (91). С.11-12.
17. Никулин В. В. Преступность как социально-правовое явление в 1920-е годы: тенденции и состояние // Исторические, философские, политические и юридические нау­ки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2009. № 2. С. 55-60.
18. Новиков Д. С. Борьба советской милиции с бандитизмом в Гомельской губерии в начале 1920-х гг. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://nashkraj.info/borba-sovetskoj-militsii-s-banditizmom-v-gomelskoj-guberii-v-nachale-1920-h-gg/. Дата обращения 05.04.2018.
19. Панин С. Е. «Пьяная» преступность в России в 1920-е годы [Электронный ре­сурс]. — Режим доступа: http://www.el-history.ru/node/370 (Дата обращения: 5.04.2018).
20. Родин Д. П. Городская и сельская преступность // Право и жизнь. 1926. Кн. 2-3. С. 94-101.
21. Соломон П. Советская юстиция при Сталине. М.: РОССПЭН, 2008. 472 с.
22. Хубулова С. А., Царикаев А. Т. Социальные рефлексии крестьянства Горской АССР и политика большевиков в 1920-е гг. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://izvestia-soigsi.ru/ru/archive/-15-54-2015/326-hubulovatsarikaeva (Дата обращения:04.2018).
23. Шекшеев А. П. Самосуды в енисейской деревне (1917-1920-е гг.) [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://podelise.ru/docs/59610/index-5289.html (Дата обращения: 22.08.2017).

Автор: В.В. Кулачков
Источник: История: факты и символы № 1 (18), 2019. С. 33-38.