В 1917 г. большевики, взяв курс на захват власти, выступали последовательными борцами против частной собственности, в т. ч. земельной. В действительности противником частной (помещичьей) собственности было большинство крестьян, тяготевших к «черному переделу», всеобщему уравниванию земли. «…Своеобразный мужицкий большевизм, ничего не имеющий общего ни с каким коммунизмом, но тактически с ним совершенно совпавший», использовали большевики в своей программе решения аграрного вопроса» [6, 135].
Известный «Крестьянский наказ о земле», вошедший в Декрет о земле от 26 октября 1917 г., по которому право пользования землей получали все граждане России, желающие обрабатывать ее своим трудом, соответствовал идеалу крестьянской справедливости, мечте о крестьянской «стране Муравии». Этот идеал социальной справедливости традиционно выводят из специфики отношения к собственности на главный источник существования крестьянина – на землю. Главный принцип этого отношения – земля либо Божья, либо государственная, что вытекает из традиции рассматривать единственным источником приобретения имущественных прав только личный труд. В связи с этим и право пользования землей и ее плодами в крестьянской среде распространялось только на тех, кто непосредственно работал на земле.
Крестьян интересовали в первую очередь пахотно-сенокосные «нетрудовые» (помещичьи, церковные, государственные) земли как источник расширения своих хозяйств. В первый период после октября 1917 г. передел «нетрудовых» земель принял стихийно-уравнительный характер и зависел в основном от воли и решений крестьянского общества, поскольку советская власть тогда еще не имела мощных средств давления на процесс перераспределения земли. По признанию заведующего Гомельским губземотделом В. Арнаутова, работа по землеустройству «…протекала в обстановке заброшенности и бессилия ГЗО, с которым…не считались как с крупным, весьма важным хозяйственным органом» [1, 2].
«Черный передел» проходил по-разному: в одних случаях распределялась только «нетрудовая» земля, в других – вся земля в пределах хозяйства объединялась в общий фонд, подлежащий дальнейшему уравнительному распределению. Формально в 1918–1920 гг. главной заботой земельных органов был учет реальной земельной площади и сельхозинвентаря, а землеустройство сводилось к отводу земли волостям и отдельным хозяйствам.
Всего из 520 тыс. десятин «нетрудовой» земли, учтенной Гомельским губземлеуправлением, до конца 1920 г. свыше 420 тыс. перешло в пользование крестьян-единоличников, 35 тыс. – к коллективным хозяйствам, около 40 тыс. – совхозам, 26 тыс. – госфонду. В результате площадь пахотно-сенокосных земель в пользовании крестьян-единоличников возросла до 3145 тыс. десятин (до революции – 2724 тыс.), увеличилась на 15 %, в среднем по 1,25 десятин на каждое дореволюционное хозяйство [5, 112]. Однако рост населения (массовая демобилизация, возвращение беженцев) и дробление крестьянских хозяйств не только быстро «съели» прибавку от «нетрудовой» земли, но еще более обострили земельный голод в деревне. Если в 1916 г. на одно крестьянское хозяйство на Гомельщине приходилось 5,98 десятин пашни, то к концу 1921 г. – только 5,1 [4, 53].
Отношение крестьянства к «нетрудовой» земле до конца 1920 г. можно без преувеличения назвать «варварским». Связано это было, во-первых, с опасением, что пан вернется, и опасения эти подкреплялись многочисленными эвакуациями советских органов по мере приближения фронтов. Во-вторых, перешедшие к крестьянам «нетрудовые» земли по советским законам считались во временном пользовании и подлежали дальнейшему социалистическому землеустройству. Крестьянин не знал, останется ли эта земля в его пользовании на следующий год, а поэтому не заботился о ней. Средняя урожайность ржи с 1 десятины составляла в губернии всего до 28 пудов, ячменя – 34 и картофеля – 429 пудов [1, 156]. Земельные органы признавали, что «до сих пор в губернии господствует трехполье, постепенно, но верно ведущее русское сельское хозяйство к упадку» [1, 157].
На рубеже 1920–1921 гг., когда стало ясно, что помещик не вернется, активность крестьян по использованию «нетрудовых» земель резко возросла. Сыграло свою роль и принятое в конце 1920 г. постановление СНК РСФСР о закреплении за крестьянами перешедшей к ним помещичьей земли на три года, до полного социалистического землеустройства.
Признавая полное право индивидуального пользования «нетрудовой» землей, крестьянство в большинстве случаев враждебно относилось к колхозам и совхозам, видя в них своих конкурентов. Только в Чериковском уезде в 1919 г. крестьяне разогнали 20 коммун и артелей [2, 90]. Губернские земельные органы констатировали, что крестьянство «определенно стремится под себя взять всю землю, не исключая совхозы» [3, 30]. «Черный передел» не решил проблемы малоземелья и бедности, но на практике дал возможность крестьянам реализовать собственный идеал справедливости в земельном вопросе, основанный на трудовом принципе землепользования.
Источники
- Государственный архив Гомельской области (ГАГО). Ф. 13. Оп. 1. Д. 65.
- Там же. Д. 119.
- Там же. Д. 1106.
- Там же. Оп. 3. Д. 127.
- Там же. Ф. 24. Оп. 1. Д. 309.
- Чернов В. М. Конструктивный социализм // Исторический архив. 1997. № 5–6.
Автор: Г.В. Елизарова
Источник: XXI век: актуальные проблемы исторической науки: Материалы междунар. науч. конф., посвящ. 70-летию ист. фак. БГУ. Минск, 15–16 апр. 2004 г. / Редкол.: В. Н. Сидорцов. (отв. ред.) и др. – Мн: БГУ, 2004. – С. 224–225.
